Судья Уэда нахмурился:
— Значит, ты отрицаешь только покушение в замке. А остальные преступления?
— Отрицать то, что я сделал? — Смех Тюго напомнил собачий лай. — Зачем? Пусть весь мир узнает, как генерал Фудзивара мстит убийцам своего господина!
По залу прокатился ропот. Сано поразила глубина безумия Тюго, тем не менее он с облегчением подумал: «Признание сократит путь убийцы к правосудию».
— Тишина. — Судья Уэда поднял руку, успокаивая присутствующих. — Значит, Тюго, ты не раскаиваешься в содеянном?
— Раскаиваться? Ха! Самурай не извиняется за подвиги во имя господина.
Зал опять заволновался, судья снова решительно всех успокоил.
— Тогда с сожалением объявляю. Я должен отказать тебе в привилегии совершить сеппуку. Ты будешь публично обезглавлен, твои останки будут выставлены напоказ в назидание другим возможным преступникам.
Сано закрыл глаза, когда приставы поволокли Тюго из зала. Страшная картина бесчестья омрачила радость от успешного завершения расследования. Он с ужасом услышал высокий, возбужденный голос:
— Э-э. Прекрасное зрелище. Хорошая работа, сёсакан! Ваше имя должно попасть в летопись нашей страны. — Лицо Токугавы Цунаёси горело воодушевлением. — Поскольку вы у нас историк, то вам предоставляется право лично описать, э-э, ваши чудесные деяния.
Свита одобрительно закивала.
— Это большая честь, благодарю вас, ваше превосходительство. — Сано принудил голос звучать радостно. Сын был счастлив, что выполнил обещание, данное отцу; следователь гордился раскрытием трудного дела; самурай наслаждался похвалами сёгуна. Но человек чувствовал: из сердца вырвали огромный кусок.
Аои исчезла, и, похоже, навсегда.
Доставив Тюго в тюрьму, сделав заявление для полиции и суда, доложив об успешном завершении расследования сёгуну, Сано кинулся в Момидзияму… и нашел там другую женщину. Новая настоятельница сказала, что Аои покинула храм без всяких объяснений.
Тщетно Сано искал любимую. Никаких зацепок, никаких свидетелей. Лишь сегодня вечером дома, собираясь на прием, он обнаружил на столе записку:
«Милый, извини, я ушла, не попрощавшись. У меня нет выбора. С каждым годом неволя становится все более невыносимой. Когда мы повстречались, я была на грани смерти, душа иссыхала. Ты возродил во мне надежды, счастье, желание жить.
Но канцлер Янагисава приказал мне тебя убить. Я не могу выполнить приказ и потому убегаю к родным. Мы должны скрыться до прихода карателей в деревню. Может быть, разлука сохранит мне и тебе жизнь.
Прошу, не ищи меня и не говори никому о наших отношениях. Янагисава никогда не простит мне предательства, а самовольный побег шпионки, надеюсь, забудет.
Не сердись на меня и не вини себя в том, что является исключительно моим решением. Помни меня, как я тебя.
С вечной любовью,
Аои».
Послание завершал торопливо выполненный рисунок: женщина смотрит на горную гряду. Сано представил, как под личиной монахини, питаясь кореньями и орехами, прося подаяние, Аои бредет на родину, в провинцию Ига. Аои не удалось избавить Сано от чувства вины. Он спас многих людей, предотвратив череду задуманных Тюго убийств, но не уберег возлюбленную. Он завоевал ее сердце и тем помешал ей выполнить долг. Теперь за Аои охотятся. Ниндзя известны талантом к выживанию, но вдруг Аои поймают? Сначала будут пытать, потом казнят. И он бессилен ей помочь. У него даже нет возможности поблагодарить Аои за помощь. Своим успехом — да что там! — жизнью он обязан ей. Мукам любви и совести, терзающим Сано, не было предела.
Сано поднес к губам дорогое послание, чтобы поцеловать, и оторопел. Иероглифы исчезли, убежали от него, как и их автор. Перед Сано был пустой лист бумаги. Впереди лежала пустая жизнь.
* * *
За время расследования Сано лишился массы иллюзий. Он понял: замок — это роскошная тюрьма; сёгун, ради которого он жертвовал жизнью и который здесь, во дворце, пьяно развалился на помосте, не более чем кукла в руках у канцлера; бусидо — свод жестоких правил; место в истории — мнимая награда.
Высокий, веселый голос сёгуна прервал размышления Сано:
— Э-э… давайте отпразднуем второе важное событие в жизни сёсакана Сано — его помолвку с дочерью судьи Уэды.
Собрание, за исключением канцлера Янагисавы, который прищурил глаза и поджал губы, восторженно зашумело. Сано напряженно ответил на поклон судьи. Изменившиеся обстоятельства побудили Уэду отдать Сано руку дочери. Сано положительно отнесся к свадебной перспективе. Но он охотно променял бы ее на миг с Аои, на небесную радость исин-дэнсин — нежной, молчаливой связи родственных душ.
Сёгун поговорил о том, насколько молодые подходят друг другу, и предложил самолично освятить успех брака. Потом заявил:
— Ну, хватит речей. — Смеясь, хлопнул в ладони. Музыка полилась с веранды. — Давайте веселиться!
Сано принял от слуги сосуд с сакэ. Нужно отдать долг вежливости. Он подошел к канцлеру Янагисаве, опустился на колени, поклонился и, протянув сосуд, сказал:
— Досточтимый канцлер, вы позволите?
По обычаю канцлеру следовало протянуть чашку и поклониться. Янагисава проделал это с присущей элегантностью. Но когда Сано наливал сакэ, вельможная рука дернулась, будто канцлер хотел швырнуть чашку в ненавистное лицо.
— Берегись, сёсакан, — чуть слышно прошептал Янагисава, быстро выпил сакэ, состроил кислую гримасу и поклонился сёгуну. — Прошу меня простить.
Он поспешно покинул праздник.
Сано знал, канцлер никогда не простит ему ни похищения, ни насмешки сёгуна, в которых виноват сам. Но главное — Янагисава никогда не простит ему собственного унижения на лодке. Неприязнь могущественного канцлера вечна. Теперь Янагисава будет вредить ему на каждом шагу. Сано вряд ли выдержит такое, душа надломилась с уходом Аои. Положение любимца сёгуна утратило всякую прелесть. Зачем бороться, когда не видишь смысла в победе?..
А торжество продолжалось. У Сано от постоянной улыбки начало сводить лицевые мышцы, горло заболело от обязательных разговоров и наигранного смеха. Даже выпивка не могла сгладить остроту горя. Впрочем, некоторое удовольствие доставлял Хирата, досин, едва сдерживая восторг, наполнял чашку хозяина. Хоть кому-то Сано принес счастье…
На рассвете, когда сёгун захрапел, Сано отправился восвояси. Дома он оседлал коня и выехал через замковые ворота. Где же Аои? Представив ее рядом, он забыл все запреты, которые разлучили их.
Вдруг влажную тишину летнего утра нарушил крик:
— Сёсакан-сама!
Сано обернулся. По дорожке скакал галопом Хирата. К Сано вернулась способность мыслить разумно. Он не может бросить службу, нельзя усугублять опасность, грозящую Аои. Грусть сдавила тисками боли грудь.
