горечи пересохло по рту, а в глаза будто песка насыпали. Я потерянно огляделась, вытащила из-под стула бюстгалтер, неловко отложила штаны в сторону. Торопливо застегнула на груди крючки, перекрутила его вокруг себя, натянула на плечи лямки. Обшарила глазами пол, ногой притянула к себе платье, натянула его кое-как. Застегнула с трудом и криво, до боли выкрутив руки, но под волосами и не заметно, а под длинной юбкой не видно, что я так и не смогла отыскать трусы…
— Олта?
Я вжала голову в плечи и помотала головой.
Чай, спасительно подсказало сознание. Мы можем сделать чай. Ты купила какой-то там. С лавандой.
Я попробовала пригладить волосы пятёрней, запуталась, дёрнула, зашипела и заторопилась к плите. Всё валилось из рук: я четыре раза вхолостую щёлкнула зажигалкой и только потом сообразила, что в плитке даже нет баллончика. Куда я дела его? Как он вставляется вообще?
О Полуночь, Полуночь, Полуночь!..
Чай, напомнила себе я. И сыпанула его в заварник почти до середины, чтобы потом долго выковыривать лишнее ложкой.
Я не хотела смотреть, честное слово. Но стоило мне хоть на мгновение отвлечься на чая, как глаза сами косили в зеркало и прикипали к отражению. Дезире теперь лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел мне в спину. Выражение лица у него было озадаченное.
Я чуть не вылила на себя кипяток, нечаянно схватилась за горячее, засунула обожжённые пальцы в рот и почувствовала, что прямо сейчас суетливая тревога превратится в ужасную, неприличную истерику, с рыданиями, соплями и заламыванием рук.
Всхлипнула, судорожно хватанула воздух и подавилась им. Поправила крышечку на заварнике. Достала из шкафа чашки.
— Олта, — он всё-таки сел, но всё ещё прожигал взглядом спину, — ты что, обиделась?
Обиделась?.. Я — обиделась?.. О Полуночь!..
— Я… То есть… Понимаешь… это всё ужасная ошибка, — горячечно сказала я. — Вот это всё, это… я не могу… так нельзя!
Скрипнуло. Это голый мужик — совершенно посторонний голый мужик, про которого я не знаю даже, как его на самом деле зовут, — сел на стул — в моей комнате — голый — после секса.
Дезире заглянул в чайничек, принюхался, выловил пальцами листик, сунул его в рот и принялся жевать.
— Прикольно. А что это?
— Ла… лаванда. Слушай, а давай… давай сделаем вид, что всего вот этого не было? Вот так вот р-раз! И… и всё забыли? Давай?
Дезире смотрел на меня глазами жеребёнка, которому впервые показали снег.
— А зачем?
Я рухнула на табуретку и утопила лицо в ладонях.
— Ты не по… Ну конечно!.. Ты же лунный!.. Но я не могу так, так нельзя. Я не могу ничего с тобой! Я же, я же… я же жду свою пару, понимаешь? Свою пару! Я его встречу, я же для него… для него…
О Полуночь, Полуночь!..
Всё это было ужасно. Ужасно со всех сторон, как ни посмотри. Как я могла?.. Что было в моей голове вместо мозгов?!
Было так хорошо. Было так правильно, глубинно, по-настоящему правильно, так уютно и так легко, и всё получилось так просто, как будто так и должно было быть. Но так не должно было быть! Всё это должно было быть вообще не так! И теперь…
Мне было мучительно стыдно смотреть на Дезире. Он ведь хороший, и ласковый, и так внимательно ко мне, и он совсем не виноват, что я забылась и повисла у него на шее.
Хуже было только представить, что сделает мой мужчина, когда я его встречу. Что я скажу ему? Как я смогу оправдаться?
— Хорошо, ты ждёшь пару, — медленно проговорил Дезире, пока по моей пустой голове носились панические мысли. Голос у него был задумчивый, а лица я не видела, потому что зажмурилась и представила, что уже провалилась под землю. — И что теперь? Насколько я знаю, до встречи с парой вы вполне можете заниматься сексом, с кем хочется. Сейчас же давно уже не времена старых кланов. Или там есть какие-то правила?
Правила!.. Он сказал это так, будто собрался писать заумную исследовательскую работу про то, как «эти мохнатые» ведут себя в постели.
Я всплеснула руками и истерически засмеялась.
Правила!.. Скажет тоже.
Правил никаких давно уже не было. Но было ведь… чувство. Безграничное доверие, уважение, нежность.
Я ведь люблю его, — хотела сказать я и больно укусила губу. — Я люблю его! А тебя мне нельзя любить, потому что ты — не он! Мне никого нельзя любить, кроме него. Я не могу, я не умею. В моём сердце нет места ни для кого другого.
Может быть, что-то такое я и сказала.
— Я такая дууура… — провыла я, не отрывая ладоней от лица. — Он ведь решит, что я…
И тогда я всё-таки заплакала. Тихо и горько, потому что силы вдруг кончились, и тело размякло, как брошенный в лужу хлеб. Слёзы текли по ладоням и сбегали по предплечьям мокрыми дорожками.
Это ведь никак теперь не исправить. Ничего не переделать. Теперь будет… вот так.
— Олта, но…
Он звучал обиженным. Неуверенно коснулся плеча, а мне вдруг нестерпимо захотелось прижаться к нему, спрятаться в таком знакомом запахе грозы, и чтобы снова всё стало легко.
Я ведь была рядом с ним — невесомой. И всё было можно, и всё было осуществимо, что ни захочешь — всё можно сделать хоть как-нибудь. Пьянящее, невозможное чувство бесконечного коридора, весь — из одних только открытых дверей.
Возвращаться на землю оказалось больно. Мне казалось, я не упала даже, а разбилась; тело рухнуло мешком и разлетелось щепой и стеклянным крошевом. А его поцелуи были по вкусу похожи на мёд, сладковатые и немного пряные, щиплющие язык, щекочущие нёбо… они проникли мне в кровь, пьянящие, пузырящиеся. Они ударили в голову… как тогда, в Марпери.
Тогда тоже было очень легко. А потом — очень больно.
— Ты же не… — вышло хрипло и жалобно, потому что что-то во мне отчаянно не хотело в это верить, а что-то другое — стыдно надеялось, что на самом деле почти ни в чём и не виновато. — Ты же не стал бы… своей этой силой, как тогда, чтобы я…
Я посмотрела на него испуганно и облизнула губы.
У Дезире было такое лицо, что стало ещё страшнее.
— Ну знаешь ли!
— Извини, извини! Я не то хотела… просто… ты ведь не заметил тогда даже, и…
— Серьёзно? Серьёзно, Олта? Вот так?
— Просто… я ведь не…
В синих глазах мелькнуло что-то безумное.
Потом он вскочил и схватился за
