— Вы меня очень разочаровали, парни. Вы не справились с ситуацией, как следовало бы опытным профессионалам. Однако еще не поздно…
Дейв нажал на кнопку:
— Куропатка, я не хочу, чтобы его спустили до самого низа. Я вам скажу, когда надо будет остановиться. И постарайтесь сдвинуть его немного влево, чтобы я мог до него дотянуться.
— Вас понял, мистер Эллиот.
— …исправить положение. Парни, вы меня знаете. Вы знаете, что я — человек справедливый. Я готов забыть об этом злосчастном отступлении от воинского долга. В противном случае ваши действия будут называться мятежом. Парни, я хочу, чтобы вы…
Рэнсома развернуло. Его тело проехалось по шершавой гранитной облицовке стены. Дейва передернуло. Рэнсом же не вздрогнул.
— …подумали о мятеже. И я хочу, чтобы вы подумали о вашем воинском долге. Я полностью уверен, парни, что, если вы подумаете о долге, вы поступите уместно и разумно.
— Куропатка, еще пять футов — и остановитесь, — бросил в рацию Дейв.
— Вас понял.
Куропатка и другие, кто остался на крыше, обошлись с Рэнсомом без церемоний. Его лодыжки были крепко перетянуты кабелем. Ток крови остановился, и ноги Рэнсома приобрели уродливый фиолетовый оттенок. Руки Рэнсома были скручены за спиной. Кабель, обхватывающий его поперек туловища, был затянут с такой силой, что плоть выпирала между жилами кабеля. Рэнсому наверняка было больно, но он этого не выказывал. Такие люди, как Рэнсом, никогда этого не выказывают.
Дейв отступил от окна на шаг. В проеме показались обутые ноги Рэнсома. Потом — голые икры.
— Стоп! — скомандовал Дейв.
— Держим.
— Вы не рассчитали, мистер Эллиот, — хохотнул Рэнсом. — Им надо спустить меня еще на пару футов, а то вам будет неудобно сосать мне член.
Дейв пропустил его слова мимо ушей. Он потянулся, поймал левую ногу Рэнсома и развязал шнурки.
— Вы никак думаете, что я там прячу пулемет, мистер Эллиот?
Дейв стащил с Рэнсома правую туфлю и натянул на себя. Туфля подошла безукоризненно, как и левая. Дейв завязал шнурки.
— Пока вы наслаждаетесь вашим временным триумфом, позвольте вам заметить, что если вы думаете, будто поставили меня в неловкое положение, то вы ошибаетесь. И если вы думаете, что можете сломить меня, вы тоже ошибаетесь.
Дейв выпрямился. Он высунулся из окна и схватил Рэнсома за ногу, потом произнес в рацию:
— Куропатка, вы слышали, как Рэнсом описывал ситуацию, в которой я оказался?
В голосе Куропатки прозвучало легкое недоумение.
— Да, сэр. А почему вы спрашиваете?
— Вы все слышали?
— Да, сэр.
— Все про три стадии болезни. Сперва в крови, потом в телесных жидкостях, потом в дыхательной системе.
— Да, сэр. Я все это слышал.
— Вы уверены, что все поняли?
— Да, сэр.
— Вы знаете, что я сейчас нахожусь во второй стадии? Что болезнь может передаваться через мою кровь, мочу и слюну? Насчет питья из одного стакана, любовных укусов, поцелуев и всего такого прочего?
— Я все понял, сэр. А теперь можете вы мне объяснить, почему вы задаете все эти вопросы?
— Конечно, — отозвался Дейв. — Или лучше выгляните с края и посмотрите.
Дэвид Эллиот посмотрел в лицо своему врагу. Он больше не ненавидел этого человека. Если он что-то и испытывал к нему, так это легкое сочувствие.
Рэнсом ответил ему яростным взглядом.
Дейв улыбнулся. Как ни странно, это была искренняя улыбка, теплая и по-своему дружелюбная.
В глазах Рэнсома горела почти физически ощутимая ненависть.
— Ну валяй, действуй, Эллиот. Давай, не тормози. Я жду не дождусь, когда же я узнаю, что за извращенное дерьмо у тебя на уме.
Улыбка Дейва сделалась шире. Он повысил голос, чтобы его услышали люди на крыше.
— Что у меня на уме, приятель? Поцелуи — вот что у меня на уме. Только и всего. Всего лишь поцелуи и немного любовных укусов.
Когда Дэвид Эллиот спустил Марджи Коэн из разбитого окна на втором этаже, сверху несся отдаленный, но явственно слышимый, исполненный ужаса вой Рэнсома.
Он так и продолжал звучать, когда они пустились бежать навстречу рассвету.
Эпилог
Спи; коли жизнь была к тебе добра —
Благодари; прости — коль беспощадна.
Прощать и благодарствовать — отрадно…
Элджернон Чарльз Суинберн. Ave atque Vale
(Перевод С. Лихачевой)
Одинокий мужчина верхом на лошади.
Его зовут Дэвид Эллиот. Он долговяз и темноволос; лицо его еще не побелело под натиском завершающей стадии болезни.
Эта поездка — его последнее путешествие. В конце пути — он знает это — его ожидает смерть.
Глаза у него карие, и они могли бы показаться серьезными, если бы не улыбка, таящаяся в уголках.
Он знает, что умрет в одиночестве, и примирился с этой неизбежностью. Осень близко, и зима не за горами. Его тело не найдут до нового прихода лета.
Этим знанием и объясняется — отчасти — его улыбка. Микробу, что вскоре вступит в третью, смертоносную стадию, требуется живой носитель. И потому, умирая вдали от людей, он убьет то, что убивает его.
Есть и другие причины, по которым он улыбается, но это личное.
Сегодня он находится в двух с лишним сотнях миль от Сан-Франциско, в горах Сьерры. Вчера он пересек перевал и взял коня у человека с дубленой кожей, не постаревшего, похоже, ни на год с тех пор, как Дейв видел его в последний раз.
Дейв дал ему денег и пачку писем. Письма были адресованы в частный дом в Саттон-плейс, в фирму, расположенную в Базеле, в студенческое общежитие Колумбийского университета и на ранчо в Колорадо. Человек пересчитал деньги, на дубленом лице появилась улыбка; он сунул письма в карман рубашки и пообещал не отправлять их до первого снега.
Теперь Дэвид Эллиот едет на запад, в горы, вверх по каменистому склону, к маленькой долине, в которой он бывал лишь однажды и которую не забывал никогда. Здесь нет тропы, но он знает, куда нужно ехать. Каждая пядь пути — гранит, серый с черными прожилками — свежа в его памяти, как будто он проехал тут вчера.
Он небрит. Его щеки, подбородок и верхняя губа покрыты трехдневной щетиной. Дейву хотелось бы, чтобы она росла побыстрее. Хорошо бы, чтобы под конец у него были усы.
Дейв вытаскивает из кармана платок. Он приподнимает шляпу с обвислыми полями и утирает пот со лба. Он знает, сколько ему еще осталось до того места, куда он стремится. Всего лишь час пути.
Он добирается туда почти на закате. Воздух пронизан золотистым светом. Дейв преодолевает небольшой холм, смотрит вниз — и у него перехватывает дыхание. Красота такая — чуть сердце не останавливается. В центре долины расположено маленькое зеленое озеро, зеленое, словно изумруд, зеленее зеленой бутылки, — озеро, о котором Дейв помнил всю жизнь, как помнил и мягкие вечерние тени, пересекающие его. Все вокруг недвижно. И да, воздух пьянит, словно вино.
