— Освальд, это он виноват в том, что я больше не могу до тебя дотронуться! Он ворует кровь у местных жителей. Он жесток и отвратителен, и он хочет поработить людей!
— Тогда убей меня, — пробормотал Сайлас. — Возьми мою кровь. Ты та самая, тебя предсказали. — Он откинул голову, обнажая шею.
Уиллем заговорил на старинном языке, и теперь, когда я ощущала жажду крови, он казался мне музыкой.
— Как и было предсказано, — сказал Уиллем по-английски, — та, что выживет, умертвит своих самцов и, восходя к власти, вкусит их крови.
Я вцепилась в Сайласа, мои мысли начали путаться. Перед моим внутренним взором поплыли поляны с алыми цветами, картины того, как я росла, как жила. Я швырнула нож на пол и откатилась от Сайласа. А потом легла на спину, пристально вглядываясь в яркие огни сцены. Вечеринка продолжала бушевать. Я закрыла глаза и услышала вопль Сайласа:
Знай мы все это наперед — ни за что не стали бы говорить байкерам, что выпивка будет очень крепкая. Если бы они не воровали напитки всю ночь, от них как от охранников наверняка было бы больше пользы, да и вели бы они себя не столь агрессивно.
На сцене что-то затумкало, как тот самый труп в сушке: «тум… тум… тум…» Крики Сайласа постепенно стихли.
— Все хорошо. Я уже здесь.
Мне хотелось оказаться в его объятиях, прижаться к нему и успокоиться, но я не могла.
Никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой, такой рассерженной. И я завопила. Я вопила и вопила не переставая.
Я слышала, как Освальд убежал, а потом вернулся, таща за собой Томаса.
— Помоги ей! — велел Освальд.
Томас приблизился ко мне. Взяв за руку, он заставил меня посмотреть на него. Его дыхание пахло весной.
— Ты в безопасности, — сказал он. — Засыпай, Милагро.
И я заснула.
Глава двадцать четвертая
Новый ykyc любви
Проснувшись на следующее утро, я увидела Освальда, который дремал в кресле возле моей постели. На мгновение я растерялась, но потом на меня, словно лопата на голову, обрушились воспоминания прошедшей ночи.
— Освальд! — позвала я, и он тут же открыл глаза.
Освальд улыбнулся ровно и сдержанно; эта улыбка была не похожа на ту беззаботную, кособокую.
— Привет, малышка, — мягко проговорил он. — Как ты себя чувствуешь?
— Что было потом?
Протянув руку, Освальд смахнул волосы с моего лица. На нем были хирургические перчатки, и я почувствовала себя так, словно была каким-то заразным, ненавистным, неприкосновенным существом.
— У всех были свои планы, — сообщил он. — Гэбриел проник в их группировку по заданию совета. Он все еще собирал доказательства, но тут появилась ты и изменила график Сайласа.
Вот он, единственный яркий стежок на мрачном гобелене моей жизни.
— Я знала, что это неправда и он вряд ли женится на омерзительном розовом существе в оборочках.
Освальд улыбнулся.
— Гэбриел уже повез Сайласа в аэропорт. Он представит совету обвинения в его адрес. А видеозапись прошлого вечера поможет ему.
— Где проходят собрания совета?
— Даже я этого не знаю, — ответил Освальд. — В отличие от Гэбриела у меня нет допуска такого уровня.
— Я должна была доверять ему! — принялась сокрушаться я.
Чувство вины от того, что я плохо обращалась с Гэбриелом, было чем-то вроде мелко нарубленного кориандра в сальсе моих дурных ощущений — пусть не главная составляющая, но все равно важный ингредиент.
— Ему как раз и нужно было, чтобы мы ему не доверяли.
— А мы все равно должны были доверять, — настаивала я. — Как же ты успел вернуться? По словам Сайласа, они что-то нахимичили с твоей машиной.
— Так оно и было. А когда еще и телефон отказал, совпадений стало слишком много. Я думал, что ночью никто не подберет меня, но какая-то симпатичная хиппи все же остановилась и привезла сюда.
— Ее звали Тривени?
— Откуда ты знаешь? — удивился Освальд.
— Она работает в лечебном центре. Тривени просто замечательная!
Я села на постели. На мне была длинная ночная рубашка, которую купил Освальд.
Знаешь, Освальд, эта рубашка все время закручивается и задирается, и мне кажется, это что-то символизирует — может, то, что вещи, которые кажутся привлекательными, часто бывают совсем непрактичными в жизни.
— Ты слишком много пережила, Милагро. Мы позавтракаем и поедем домой.
— Я не могу вернуться домой, Оз.
Он улыбнулся, однако на этот раз улыбка показалась мне нервной.
— Ты устала. Тебе необходимо время для отдыха и выздоровления. На ранчо мы как следует позаботимся о тебе. Бабушка поможет собрать здесь твои вещи.
Я дернула Освальда за перчатку.
— И вот в этом ты собираешься жить? Ты думаешь, у нас могут быть нормальные отношения, пока я в таком состоянии?
— Но ведь ты не всегда будешь такой.
Я заглянула в его ясные, серые, честные глаза.
— Этого мы не знаем.
— Я люблю тебя, Милагро Де Лос Сантос. И хочу всегда быть с тобой.
— Я тоже хочу быть с тобой, Освальд. — Я покачала головой. — Но только не сейчас.
— Я думал, ты меня любишь.
— Люблю, Освальд, люблю больше всего на свете.
— Тогда назови мне хоть одну причину, по которой ты не можешь вернуться. Только не говори, будто это из-за того, что мы не можем заниматься сексом, — я ведь могу и подождать.
Я прекрасно знала, что ощущаю, но в тот момент мне было стыдно рассказывать об этом Освальду.
— Потому что я боюсь кого-нибудь убить. Боюсь причинить вред ребенку.
— Бессмыслица какая-то! Ну хорошо, ты потеряла власть над собой в случае с Сайласом, и он это заслужил… Любой на твоем месте захотел бы сделать ему больно, но…
— Освальд, дело не в том, что я хотела причинить ему боль. Меня возбуждала сама мысль о том, что я могу его убить. — Я вгляделась в лицо Освальда, желая убедиться, что он действительно понял смысл моих слов. — Я чувствовала вовсе не злобу. Желание убить доставляло мне удовольствие. Эротическое удовольствие. То, что со мной творилось, было… потрясающе.
— Это на тебя не похоже.
— Раньше я не была такой. Зато теперь я такая. Ты пустил на ранчо Сайласа и Уиллема из уважения к другим. Ты готов рискнуть и снова поселить меня туда? А вот я не готова подвергать опасности тех, кого люблю. Я ведь могу кого-нибудь травмировать.
