вместо него. В обиду не дадим. Ждите, вас вызовут!..»
Николаев дремал, положив голову на свою биографию, представляя свое появление в институте в качестве директора. Он приходит, Терновская дрожит от страха, дежурит в приемной, чтобы прорваться к нему в кабинет и объясниться.
— А не хотите ли на транспорт, Леокадия Георгиевна? — спросит Николаев.
— Я женщина, Леонид Васильевич, и свой пышный вид совсем еще не утратила, а вы такой красивый мужчина, вам нужна ласка и забота моих нежных рук, — конечно же льстиво заявит она.
— И это все, что вы умеете, товарищ Терновская? — удивится Николаев. — Мне объедки со стола Лидака не нужны! Вы уволены!
Она будет рыдать, рвать на себе волосы, ползать у него в ногах, кричать, что прилежностью и старанием искупит свою вину.
Но эти призрачные видения посещали его все реже. Николаев знал о дружбе Лидака с Чудовым, и надежд на счастливые перемены не оставалось совсем. Роясь в ящиках письменного стола в поисках стальных перьев, он однажды наткнулся на револьвер и, вытащив его, долго держал в руках, представляя уже иную картину: он входит к Лидаку в кабинет и выпускает в него все шесть пуль. А лучше всего пристрелить Лидака и Чудова, обоих его кровопийц, и отомстить за свое унижение. Они сейчас торжествуют, думая, что им все позволено, но есть и «высший суд, наследники разврата»… Где он слышал это стихотворение? «Он недоступен звону злата…» Николаев попытался вспомнить еще несколько строчек, но так больше ничего и не вспомнил. Спрятал револьвер в стол. И как ни странно, ему даже стало легче от одних этих картинок мщения. И все потом будут говорить: был же Николаев, он не побоялся постоять за себя, смелый был человек. И дети будут знать: их отец был очень смелый человек.
Прошло полтора месяца с последней встречи Кирова и Мильды. Первое время она вздрагивала от каждого звонка у себя в кабинете, бежала к нему из коридора, но звонили Зине, чаще один и тот же мужской голос, и она, нахально кривясь в улыбке, минут по пять выясняла отношения с новым ухажером.
— Сегодня в театр тащит, — тяжело вздыхала она. — Ну ладно бы в драматический, а то на балет! Там шишки будут, а он дежурит! Кирова, говорит, увидишь! А чего мне на него смотреть? Не икона!
— Он что, милиционер у тебя? — спросила Мильда.
— Еще чего! — фыркнула она. — Стала бы я с милицейской шушерой романы крутить! Он в учреждении посолиднее служит. Жениться хочет…
— А ты?
— Не знаю. Зарабатывает он вроде ничего, но кроме этого ни кола ни двора, в общежитии проживает. На мою коммуналку зарится. Я говорю: если таких шишек охраняешь, пусть комнату тебе дадут. А две комнаты можно на двухкомнатную квартиру выменять, тогда и жениться можно. А пусти его к себе в комнату, он тебя потом оттуда и выселит! — рассуждала Зина.
— Что он, злодей, что ли? — удивилась Мильда.
— А кто его знает! Я эту комнату, сама знаешь, зубами выгрызала, Чугуева облизывала. Его и сейчас вон на сладенькое тянет, а в обмен что? Квартиру однокомнатную — сразу сказал: не могу, шубу и то не может, они, оказывается, по каким-то там спискам, которые чуть ли не сам Киров подписывает, — она откусила котлету, поморщилась и отодвинула от себя тарелку. — Запах какой-то! Фу! Как ты эту гадость только ешь?
Она запила гадкий запах компотом, вытащила новую пудреницу, чтоб похвастаться перед Мильдой.
— Говорят, в обкомовской столовой чего только нет! И все дешево? — глаза у Зины загорелись.
Мильда кивнула.
— А чего тебя больше не зовут на подработку? — она сощурила свои зеленые глаза.
— Они сами справляются, — покраснев, ответила Мильда.
— А чего ты покраснела? — удивилась Зина.
— Жарко здесь…
— И компот противный! — поморщилась Зина. — Слушай, познакомь меня с этой психичкой.
— С какой психичкой? — не поняла Мильда.
— Ну с врачихой, которая по нервам у нас! Как ни пройду мимо ее кабинета, кофем тащит, страсть! Может, щас зайдем, на кофей напросимся? — предложила Зина.
— У меня бумаг уйма, мне их разобрать надо, — сухо ответила Мильда.
— Да брось ты! Чугуев уже смылся. На дачу едет. Я ему: а меня на дачу не возьмете? Вот, дура! Забыла, что жену он в санаторию спровадил. Пристал как репей: поехали да поехали, еле отвязалась! Я сама видела, как он отбывал на своей колымаге, а боле нам никто не указ! У нее сережки в ушах триста рублей стоят! — восхищенно проговорила Зина. — И одевается она, как буржуйка, я когда вижу, у меня мороз по коже!
Мильда усмехнулась.
— Зря усмехаешься! — заметила Зина. — Ты глянь, как у нас тут одеваются?! Некоторых увидишь и за себя страшно становится — до чего опуститься можно! А она такая вся, как игрушечка, прямо лечь в постель с ней хочется!
Мильда потрясенно взглянула на Зину.
— Ага! — округлив глаза, прошептала она. — Скажи кому, скажут, с ума сошла! У тебя такого не бывало?
— Нет…
Они вышли из столовой.
— Ну, познакомишь или нет? — заканючила Зина.
— Позже. У нее сейчас прием пациентов, а мне надо разобраться с бумагами…
— Ну ты… — прошипела Зина. — У тебя что, вместо мозгов инструкции, а в груди Устав ВКП(б)?! Ты, наверное, и уроду, мужу своему, никогда не изменяла!
Мильда остановилась, бросила злой взгляд на Зину и пошла дальше.
— Ну, извини, вырвалось, извини, Миля! — догнав ее и схватив за руку, заговорила Зина. — Милечка, это от злости! Ну хочешь, я себе язык прикушу? Хочешь?! Вот!
Она высунула язык и прикусила до крови.
— Ты что, с ума сошла?! — ужаснулась Мильда.
— Ты меня прощаешь да? Прощаешь?
— Прощаю…
Еще в коридоре Мильда услышала длинный телефонный звонок, доносившийся из их кабинета. Но она не стала торопиться: до конца обеденного перерыва оставалось десять минут, и никто из начальства не посмеет упрекнуть, что ее нет на месте. Телефон продолжал трезвонить.
— Вот нахальный! — обозлилась Зина, входя в кабинет. — Я ему сейчас выдам!
