осторожно улыбается. Кивает в сторону кухни, но я и сам все понимаю.
Этим утром для нас для всех случилось чудо.
* * *
Дрожь, рожденная где-то в груди, достигает мышц и бьет тремором. Взгляд скатывается с лица женщины, ставшей для Сафие отличной няней, но я успеваю уловить на нем все те эмоции, которые распирают самого. Только во мне они в сто миллионов раз более яркие. Сочные. Ущипнуть бы себя…
Но вместо этого делаю тихие шаги в сторону ведущей в кухню арки. Голоса становятся все более различимыми.
Сафие привычно тараторит. Я настолько сросся с ней за этот месяц, что голос собственной дочери теперь неизменно успокаивает. А вот короткие ответы другим — взрослым… Тягучим. Нежным. Цветным… Они бьют и бьют по башке.
Снова кружится голова, словно по ней прилетела новая ваза. Но так же, как тогда, продолжаю идти.
Замираю в проеме. Как дышать — забываю.
Картинка отныне навсегда в голове. Не забуду, сколько жить буду. Возможно, даже самым счастливым моментом ее назову.
Сафие сидит на высоком стуле за островом. Болтает ногами. Рассказывает о новом садике и рисует в альбоме.
Я оглядываюсь. Тихо спрашиваю у Ирины:
— Это вы помогли?
Сама она на высокий стул не забралась бы. Почему-то и боюсь, и хочу увидеть, как няня переводит голову из стороны в сторону.
Она улыбается и исполняет мое желание.
Сердце еще быстрее.
— Она полной сил встала, Айдар. Мне кажется, вы что-то очень хорошо сделали…
Похвалу не принимаю. Просто не могу.
Отворачиваюсь и снова смотрю туда, куда тянет лютой жаждой.
— И я им так и говорю, мамочка. Курить — харам. Я даже играть в такое не буду. Я зубки белые хочу. Как у тебя. И как у бабасы. Наш бабасы же не курит, правда?
Наша дочка отрывает взгляд от альбома и смотрит на маму. Стоящая спиной и к столу, и к дверному проему Айка на миг замирает, потом оглядывается.
Держит руку над поставленной на варочную поверхность сковородой. Проверяет нагрев. Я помню этот жест.
Я впитываю все до мельчайших подробностей. Она еще серовата и видно, что слабая, щеки — впали. Ребра — сломать страшно, когда трогаешь. А вот собранные в высокий хвост волосы блестят. Глаза тоже.
Ко мне возвращается тахикардия. Айка хотела что-то ответить Сафие, но поворачивает голову сильнее. Видит меня.
Щеки вспыхивают. Взгляд летит вниз. Губы… Вздрагивают.
— Доброе утро. — Я подаю голос. На него реагирует и Сафие тоже.
— Мама, баба пришел! Смотри, Айдар, анне встала!!!
Вижу, кызым. Вижу. Все вижу. Живу опять.
Глаз отодрать не могу теперь уже от спины. Доброе утро в ответ не получаю. Смутил. Отвернулась снова.
Слежу, как Айка делает что-то пока для меня непонятное. Почему-то вообще не удивляет, что первым делом — на кухню. Она это любит. Любила, когда мы вместе были.
— Можно с тобой сесть? — спрашиваю у дочери, и только получив кивок — сажусь на свободный стул рядом. Она тут же бросает карандаш и тянет ко мне руки.
Пересаживаю на колени.
Обнимает. Гладит щеки. Целует.
Улыбаюсь ей, а сам ловлю незаметный взгляд ее мамы. Жру его. С толку сбиваю своей настойчивостью. Она наверняка знает, что хочу значительно больше.
Вижу, что дышит учащенно. Прокашливается.
— Что мама готовит, кызым? — спрашиваю у Сафие, позволяя Айке думать, что прямые взгляды и уж тем более разговоры пока не обязательны.
— Янтыки с бабанами и нутеллой!
Сафие произносит громко. У меня снова слегка закладывает уши. Но я давно уже не кривлюсь. Оглохну — так и будет. Разве большая жертва?
Целую в макушку, оторвавшись, глажу ее от плеч вниз по спине, а смотрю все так же на ее маму.
— Это блины, кызым. Янтыки с такой начинкой не делают. Я не встречал…
Объясняю тихо, но точно знаю, что каждое мое слово впитывается прозрачной кожей. Хочу новый контакт. И чтобы сказала что-то. Дерзи, малыш. Скажи, что я тупой. Обсмей. Дай мне себя. Любую. Пожалуйста.
— Ай-неееее, баба. Это янтыки! Мы с мамой сами придумали! Ты сейчас попробуешь — пальчики все сьешь!
— Оближешь, кызым. Правильно говорить «оближешь пальчики».
Айлин учит нашу дочку одновременно серьезно и ласково. Много сил прикладывает, чтобы смотреть на нее. Но я знаю — и мой взгляд чувствует. И просьбу. Задерживает дыхание и поднимает глаза к моим.
Умираю.
— Доброе утро, Айдар, — здоровается с улыбкой. Мягкой. Несмелой. Я знаю, что должен в ответ, но все каменеет.
— Баба, ты не болеешь? Сердечко тух-тух…
Айка отворачивается и кладет на сковороду первый янтык. Я успеваю уловить смущение.
Болею, кызым. Смертельно. Твоей мамой.
— По лестнице вверх поднимался. К вам спешил, — вру, но а как иначе ребенку объяснить? Надеюсь, и Сафие, и Аллах меня простит.
— А тут анне!
— А тут анне, да. И янтыки.
Снова встречаемся глазами с Айкой. Знаю, что нельзя, но цепляю ее и держу. Мы серьезные. Я для нее открытый. Она еще боится. Понимаю. Сколько нужно буду ждать. Хоть вечность.
Первой взгляд отводит она.
Тихонько под нос ругается. Кажется, дебютный янтык пригорел. Ну и похуй. Я помню, что вкуснее не ел. Если даст, конечно.
Чтобы не сбивать, переключаю все свое внимание на Сафие. Ей всегда есть, что рассказать. Я слушаю с интересом. А ее мама тем временем наполняет мою кухню жизнью.
Я одновременно на пределе и ловлю свой личный дзен. Желание ущипнуть себя никуда не исчезает.
Минут через пять Айлин ставит перед нами с Сафие большое блюдо.
Дочка тут же тянется, Айка грозит ей пальцем, я не могу сдержать улыбку, слыша:
— Кызым, так не едят! Язык обожжешь!
Сафие вздыхает, но слушается.
А взгляд Айлин взлетает над нашими головами. Она обращается ко мне, но в глаза при этом смотреть ей все еще некомфортно. Тоже понимаю.
И меня постоянно уносит. И не знаю, сколько нас еще будет уносить.
— А Ирина…
Она в этот же момент заглядывает на кухню.
— Вы присядете? — моя жена ужасно и при этом прекрасно смущается. Слегка розовеет и дергается в сторону няни. — Это вкусно, вы не думайте…
— Я и не сомневаюсь, Айлин. Но, если Айдар Муратович не против, я отойду… Мне дочка написала. Говорит, внука некому из сада забрать…
Мы втроем знаем, что дочка Ирине не звонила. Она просто дает нам возможность побыть семьей.
Я оглядываюсь и киваю.
— Конечно, спасибо вам, Ирина.
— Не за что…
Айлин снова упархивает. По очереди открывает ящички в поисках тарелок. У меня не спрашивает, а я
