class="p1">Дышать вдруг стало легче, и я улыбнулась. Я так долго скрывала, кто я. Сегодня тот день, когда я наконец скажу правду.
К тому времени, как я подошла к воротам, Каратель за столом настолько устал от проверки, что даже не поднял скрытую капюшоном голову. Просто кивнул на люминарий, светящийся на простом металлическом подносе.
– Погасить.
Я едва не усмехнулась. Похоже, Нери позаимствовала свою идею именно от альвионцев.
Я взяла камень и, подержав немного, положила обратно.
Каратель медленно поднял взгляд со светящегося люминария на меня. И выдохнул:
– Дремера…
В его глазах сквозь прорези маски стал виден плотоядный блеск, и Каратель рыкнул так, что окружающие едва не подскочили:
– В Квартал ее!
Стражники тут же схватили меня и потащили, едва не отрывая от земли, в арку ворот. Где-то посередине они открыли обитую арганитом дверь и втолкнули меня внутрь.
Там сидел за столом еще один Каратель, на его нашивке серебрилась одна полоска. Он повернул к нам голову, и в приглушенном маской голосе прозвучало удивление:
– А этот юнец чем не угодил?
– Это девчонка. Дремера, – ответил один из моих конвоиров.
Каратель тут же поднялся со своего места и сделал знак, чтобы меня отпустили.
– Отступник и дремера в один день… Вот это улов!
Потом кивнул мне:
– Выверни карманы и положи всё на стол.
Не споря с ним, я вывернула карманы и выложила на деревянную столешницу кусок хлеба с сыром, завернутый в чистую тряпицу, и мешочек с прозрачными рандиями в бронзовых оправах и несколькими фиолетовыми – в серебряных.
– Стой смирно, – приказал Каратель и, прежде чем я поняла, что он собирается делать, повел передо мной рукой в поисках спрятанных камней.
Я задержала дыхание.
Серра, помоги.
То ли Каратель не ожидал, что у дремеры могут найтись еще какие-то камни, то ли был настолько доволен сегодняшним «уловом», что думал только о том, как потратит вознаграждение, – но он быстро проверил меня и махнул страже:
– Увести!
Мои ноги задрожали от облегчения.
Тесный коридор, освещенный люминариями, вывел нас к четырем камерам, расположенным по две друг напротив друга. Все камеры, кроме одной, были пусты.
В ближайшей к нам камере слева стоял, прижавшись лицом к арганитовым прутьям решетки, Кинн. И во все глаза смотрел на меня.
– Что, радуешься компании? – спросил его стражник, чей мягкий альвионский выговор внезапно показался мне отвратительным. – Не радуйся, это дремера. Так что, если хочешь протянуть чуть дольше, держись от нее в Квартале подальше.
Он запер меня в соседней камере, а когда его тяжелые шаги стихли, раздался глухой от ярости голос Кинна:
– Что, во имя Серры, ты тут делаешь, Вира?
Судя по всему, он едва сдерживался, чтобы не закричать. Отчего-то это вызвало у меня улыбку.
– В этот раз ты не запрещал за собой следовать.
– В этот раз не запрещал… – Кинн задохнулся от возмущения. – Ты хоть знаешь, куда нас с тобой отправят?
Я кивнула, но потом поняла, что он меня не видит, и озвучила:
– Квартал Теней, да. Могу даже рассказать его краткую историю, которую мне поведала одна женщина, когда тебя увели. Правда, она приняла меня за парнишку, но это вообще-то не важно…
Меня вдруг потянуло рассмеяться.
Кинн мрачно спросил:
– Ты издеваешься?
Тут я не сдержалась и прыснула. А отсмеявшись, тихо проговорила:
– Кинн, из меня всё-таки вышла неплохая хранительница.
После секундного молчания Кинн шепотом спросил:
– Он у тебя?
– Да.
Кинн едва слышно выдохнул. Наступило молчание, и в этот момент я остро пожалела, что не вижу его.
Через какое-то время он сам подал голос:
– Твое имя… Его же тебе дал отец?
Я удивленно согласилась.
– Думаю, он сам не осознавал, насколько оно тебе подойдет.
– Оно мне подходит? С чего ты это решил?
Всю жизнь мне казалось, что я заставляю себя втискиваться в свое имя, как в неудобную обувь.
– Ты верная…
Я не удержалась и хмыкнула:
– О да, я во всей полноте показала свою верность Закону и Зеннону.
– Верная сама себе.
На мгновение я растерялась, а потом улыбнулась:
– А как насчет исполнительной? Вряд ли исполнять свой долг значит покрывать преступника.
Кинн немного помолчал и затем сказал, чуть запнувшись на первом слове:
– Отец… за пару месяцев до того, как уйти, говорил мне, что есть два долга: долг разума и долг сердца. Когда разум нам говорит одно, а сердце – другое, требуется большее мужество, чтобы исполнить долг сердца.
– Я не понимаю, как…
В его голосе прозвучала усмешка:
– Это значит, что у тебя извращенное чувство справедливости. В тот день, когда ты увидела, как я сжигаю книгу Закона, ты должна была исполнить долг разума – сдать меня с потрохами, – а вместо этого ты за меня заступилась.
Почувствовав, что краснею, и стараясь скрыть охватившую меня неловкость, я торопливо спросила:
– А что с разумной и аккуратной?
– Ты разумная… ну, когда не исполняешь долг сердца… и ты аккуратная, разве нет? Но знаешь, мне кажется, твой отец имел в виду всю клятву, когда давал тебе это имя.
И Кинн нараспев процитировал заключительные строки клятвы Зеннонской Академии камневидцев:
– «И я клянусь сохранять мужество и твердость духа перед лицом страха и опасности». Я не знаю человека, который проявил бы большее мужество и твердость духа, чем ты, Вира.
В горле у меня встал комок, а на глазах выступили слезы. Что можно на такое ответить?
Через минуту Кинн снова заговорил:
– Но, знаешь… Возможно, твоему отцу надо было дать тебе другое имя. Что-нибудь со значением «упрямая». Попал бы в самую точку.
Я опять рассмеялась, а следом за мной и Кинн.
Стражники у себя на посту, вероятно, решили, что от перспективы оказаться в Квартале Теней мы тронулись умом. И по-своему были бы правы. Я, по крайней мере, совершенно точно осознала, что схожу по Кинну с ума.
После скудного обеда я задремала на жесткой деревянной лавке. Сквозь дрему мне чудился отдаленный звон колокола, как на храмовый праздник. Разбудил меня грохот сапог в коридоре и чей-то зычный голос:
– На выход их!
Я тут же подскочила и, подойдя к решетке, вцепилась в холодные арганитовые прутья.
– Это за нами? Куда нас?.. – вполголоса спросила я Кинна, но он не успел ответить – к камерам подошли стражники. Рослый мужчина с загорелым лицом открыл мою камеру и рявкнул:
– Руки!
В его голосе странным образом сочетались презрение и страх. Я несмело протянула руки, и стражник защелкнул на моих запястьях обручи с цирдами. Едва я успела подхватить кепи с лавки, как
