моменту — живой памятник если не американскому кино, то себе самому, повторил фокус 1992 года и после официального признания пустился в беспрецедентную авантюру, в который раз продемонстрировав, что бронзоветь не собирается (в своей благодарственной речи на «Оскаре» он скажет: «Я увидел сегодня Сидни Люмета и подумал: я же просто ребенок»). Всю мощь своей репутации и мастерства он пустил на программное антимилитаристское высказывание. Его следующим проектом и четвертым совместным фильмом с оператором Томом Стерном стала дилогия о битве за Иводзиму — первой военной операции США на территории Японии во время Второй мировой. История военного подвига американских солдат в пересказе Иствуда обернулась хроникой бессмысленной резни.
Фильмы дилогии вышли с промежутком в два месяца. В первой, американской части («Флаги наших отцов») Иствуд покусился на один из главных духоподъемных символов Второй мировой — фотографию Джо Розенталя «Поднятие флага над Иводзимой», американский аналог «Знамени Победы над рейхстагом» Евгения Халдея. На этом снимке (позднее по нему был создан Мемориал Корпуса морской пехоты, расположенный рядом с Арлингтонским национальным кладбищем) шестеро солдат водружают звездно-полосатый флаг на горе Сурибати в феврале 1945-го, в том же году фотография была награждена Пулитцеровской премией — при том что снималась при не вполне выясненных обстоятельствах и, скорее всего, была постановочной. Трое солдат с этой фотографии погибли в Японии, оставшиеся в живых ненадолго стали главными национальными героями и с благословения президента Трумэна поехали в рекламное турне, чтобы собрать для Министерства обороны деньги на продолжение Тихоокеанской кампании. Именно это турне, в котором вчерашние новобранцы, чудом уцелевшие в бою, увидели, как война превращается в псевдопатриотический аттракцион, — сюжетный и смысловой центр фильма. Японская часть, «Письма с Иводзимы», была построена вокруг фигуры генерал-лейтенанта японской армии Тадамити Курибаяси. Выпускник Гарварда и американофил, который и представить не мог, что Япония и Америка вступят в войну, в итоге занимался сооружением оборонительных укреплений острова, он же отдавал приказ защищать его от «варваров» до последней капли крови — и придуманная им сложнейшая система тоннелей за полтора месяца противостояния стала могилой для 20 тыс. японских солдат, многие из которых просто покончили с собой. Иствуд, первый режиссер в истории, показавший битву за Иводзиму со стороны Японии, и первый режиссер, снявший об одном сражении два фильма — от лица «победителей» и «проигравших», «своих» и «врагов», расписался в собственном пацифизме. По Иствуду, единственный «враг» человека — это патриотическая пропаганда.
2010-е: Клинт Иствуд и миф о государстве
За последние 10 лет Иствуд снял восемь фильмов (из современных режиссеров в таком темпе работает только Вуди Аллен) с одной актерской самопародийной остановкой в «Наркокурьере» 2018 года, где он сыграл садовода-мизантропа, ветерана Второй мировой, который, сам того не зная, устраивается на работу в мексиканский наркокартель. Все эти фильмы были посвящены реальным людям (включая 90-летнего деда из «Наркокурьера»), два из них были поставлены по автобиографиям, еще два — по газетным заметкам. Сюжеты такие: глава ФБР Эдгар Гувер как тайный кроссдрессер, биография снайпера Криса Кайла, который за время войны в Ираке убил 255 человек и стал кумиром нации, история героической аварийной посадки самолета на Гудзон, хроника предотвращения теракта в поезде из Амстердама в Париж, осуществленная тремя американцами на отдыхе, случай ветерана Лео Шарпа из «Наркокурьера», пошедшего в итоге выращивать цветы в тюрьму, и, наконец, «Дело Ричарда Джуэлла», охранника, предотвратившего теракт во время концерта в честь Олимпийских игр в Атланте, которого пресса при участии агентов ФБР без всяких доказательств объявила основным подозреваемым. Была еще история распада группы The Four Seasons («Парни из Джерси»), ставшая незначительным отклонением от основного курса. А курс, выбранный Иствудом, в новом десятилетии объявившим себя либертарианцем, был строго партизанским. По очереди расправившись со всеми главными национальными наваждениями, в 10-х он приступил к последнему и самому важному, а именно — к идее о том, что государственная бюрократическая машина построена в интересах человека.
Сюжеты, всю жизнь интересовавшие Иствуда, — это истории индивидуалистов, так или иначе и с разным результатом идущих против обстоятельств и системы, будь то политическая конъюнктура, собственная семья или, чего греха таить, Уголовный кодекс. Его последние фильмы на первый взгляд встраиваются в этот ряд: в них всегда действуют старомодные героические типажи, которые регулярно оказываются в экстраординарных ситуациях, требующих от них какого-то сверхусилия (часто — с применением огнестрельного оружия). Но центр тяжести этой «летописи американского героизма» за последние 10 лет незаметным, но принципиальным образом сместился. И если герой его ранних фильмов был хорош, потому что плевал на все правила, то герой современного Иствуда хорош только потому, что он их соблюдает, но соблюдает, что важно, — по собственному выбору. Снайпер, убивший 255 человек («Снайпер»), которому воспитавшая в нем такую «эффективность» система не объяснила, как ее применять в мирной жизни, находится в том же положении, что и пилот, посадивший на Гудзон самолет, спасший 155 человек и тут же отправившийся на судебные слушания по поводу правомерности своих действий («Чудо на Гудзоне»). За этими цифрами стоят настоящие жизни и мгновенные решения, но, чтобы суметь принять их, надо было сотни раз сажать самолет на взлетные полосы и попадать в мишени, а не в людей. Иствуд, как человек, лучше всех попадающий в мишени уже 60 лет как, знает цену «героизму» — история, рассказанная в восторженной интонации, всегда оказывается враньем. Отсюда и его поздняя сдержанная режиссура: деталь важнее общей канвы, ежедневное усилие важнее моментального озарения, как процесс важнее результата, а результат — ну, он для всех один.
Несмотря на то что за последние 50 лет стилистически Иствуд максимально отдалился от эстетского кинематографа своего главного учителя Леоне, тематически он максимально к нему приблизился. Его последний фильм «Дело Ричарда Джуэлла» — лучшее тому доказательство. Реальная история, нарочито скромно поставленная, все равно смотрится как притча о борьбе добра со злом. Причем добра в толстовском понимании (еще один пацифист, прошедший увлечение милитаризмом), которое не признает никакого насилия: ни идеологического, ни духовного, ни тем более государственного.
№ 17, 29 мая 2020
Производство истин. Как 24-летний художник совершил революцию в современном искусстве
(Анна Толстова, 2017)
Вначале, конечно, было не слово, а дело — множество художественных жестов, частью осмысленных и намеренных, частью интуитивно-стихийных, которые трудно представить себе в виде единой хореографической партитуры. Ведь в 1960-е искусством, по словам Майкла Арчера, автора едва ли не самой переиздаваемой истории искусства последних 50 лет, стало «все что угодно». Впрочем, о каком начале может идти речь, когда до сих пор совершенно невозможно договориться, где пролегает рубеж между просто «искусством» и «современным искусством». На этот счет имеются три основные версии, так или иначе связывающие свой проблематичный предмет с рождением последней, самой современной современности.
