ПВО изобиловала книгами «Будни командира», «Во имя победы», «Искусство военачальника», «Отец солдату». На стенах висели лозунги типа «Без светильника истории тактика – потемки». Взор, блуждающий по стенам с фотографиями ракет, самолетов и командно-штабных учений, натыкался на странные таблички «Осторожно, ступеньки», «Центр подыгрыша» и так далее. На кафедре работала старенькая лаборантка, которая была вышколена еще маршалом. Она прекрасно помнила все английские термины. Могла удовлетворить любое праздное любопытство. «Зинаида Александровна, что же такое common strategic rotary launcher? Секунды не проходило, и вы получали ответ: „Штатная пусковая установка револьверного типа для стратегических ракет“». В ее индивидуальном лексиконе (лексикон индивидуален – психолингвисты правы!) буднично существовали кабрирование, барражирование, дипольные отражатели, инфракрасные ловушки-трассеры, всепогодная прицельная навигационная система, десантные вертолетоносцы и множество других столь же интересных и необычных вещей. Хотелось как-то соответствовать этому. Этот опыт работы дал мне уроки работы со специализированными текстами и показал специфику деятельности переводчика на всю жизнь.
На факультете романо-германской филологии, где я трудился, когда был аспирантом, вместе с Богиным, дорабатывало старое поколение преподавателей, но уже формировалось новое. Два этих поколения людей по-разному ассоциировали. Если на стимул «Тамбов» старое поколение часто полушутя цитировало «Тамбов на карте генеральной кружком отмечен не всегда» из «Тамбовской казначейши» Лермонтова, то послевоенное поколение шутило поплоше, по-современному «Мальчик хочет в Тамбов» из эстрадного шлягера эпохи перестройки. Справедливости ради отметим, что до тамбовских когнитивных исследований большинству ни тех, ни других, естественно, не было никакого дела.
Буйным цветом цвела «социолингвистика». Полноватая профессор Е.В.Р., работавшая в Твери вахтовым методом (раз в месяц приезжала со станции метро «Красносельская» и читала курс лекций, числясь завкафедрой и имея комнату в общежитии) утверждала, что язык ГДР несомненно прогрессивней языка ФРГ. Она обсуждала новые реалии: Kommunismus, Sozialismus, Sputnik в описательных работах по немецкой лексике и злые языки коллег называли ее писательницей. В унисон с ней профессор кафедры романской филологии считал, что язык молдаван, как народа, выбравшего социалистический путь развития в семье единой, не относится к группе отсталых романских языков.
На факультете были опубликованы книги Алексея Леонидовича Пумпянского по билингвальному методу. На старости лет Пумпянский был прислан в Калининский университет на должность профессора кафедры. Всю жизнь он работал в МГУ с химиками и в международных редакциях типа «Мир». Он был абсолютный билингв, я тогда и не знал, что он закончил университет в Женеве. Лишь после открылось, что его отец был выслан на том самом философском пароходе. Он был барственен в хорошем смысле этого слова. Даже не знаю, был ли он членом партии, но в интригах пытался участвовать. Аспиранты рассказывали, что он принимал их в роскошной квартире на Ленинском проспекте.
На факультете продолжали работать осколки. Была Баранова, закончившая Сорбонну. Дочь купца Баранова, в годы первой мировой войны накормившего пол-России Барановскими пряниками. Купец был прозорлив и дело в 1916 голу закрыл – то ли устал, то ли предчувствовал грядущие перемены. Впрочем, спустя пятнадцать лет это не мешало НКВД допытываться, где спрятаны Барановские миллионы. Деньги же ушли на хорошее приданое для семи дочерей. Все они сделали партии и ушли из купеческого сословия. Француженка Клавдия Николаевна была женой гвардейского офицера. Он отсидел лет двадцать, вернулся развалиной, быстро умер. В шестидесятые годы любил вспоминать великих князей на параде. На него шикали его родственники – коммунисты.
К восьмидесятым раны зарубцевались, и Клавдия Николаевна смешно рассказывала о социальных катаклизмах, выпавших на ее долю. Совсем по Ильфу и Петрову смешно рассказывала об уплотнении. Первый этаж родительского дома она предоставила пролетариату. А тут подоспела кампания по борьбе с неграмотностью. Милые женщины, которых она пустила в свое жилье, говорили ей: «Клавдия Николаевна. Что хочешь проси. Полы будем у тебя мыть каждый день. Только не надо грамоты».
В старенькой церкви при словах псалма «Господи, услышь меня. Во дни воззвав в ночи пред тобою…» появлялась англист Благовещенская со свечкой. Стояла у Николая Угодника и была бесконечно далека от атмосферы партийных собраний, пятилеток, профсоюзов, пленумов ЦК, вынесших судьбоносные постановления, вспыхивавших ярким светом вытекавших из них бурными ручьями решений (о, эта метафорическая формулировка в газетах: «в свете решений, вытекающих из …»)
Работала прекрасная тонкая изящная англист довоенного поколения Галина Александровна Страковская. Любила драматургию, театр, была вдовой народного артиста, хорошо одевалась, читала английскую классику типа The Dead Flower Голсуорси, что-нибудь Моэма, «Американскую Трагедию» Драйзера, «Дженни Герхард», «Сестру Кэрри», «Рождественские сказки» Диккенса, Шоу, Уайльда, Шеридана. Постоянно на лето ездила в Удомельский район. Чеховские места – колдовское озеро и шесть барских усадеб – Островки, Островно, Бережок. Галина Александровна помнила усадебный быт. Она была родственницей известного художника Станислава Юлиановича Жуковского, уехавшего после революции в Варшаву и Париж <…> Галина Александровна легко ушла из жизни, оставив мне два завета: «Не будьте совком и постарайтесь всегда понимать, что мотивы поведения женщин совсем не похоже на мотивы мужчин». Ее приятельница Н.Н.С. – «обыкновенная мещаночка из Торжка» – пережила их всех – и на старости лет работает садовником в близлежащей церкви. И цветы у нее лучшие в округе. Уходила старая Россия…
Работала германист И.Б. Хлебникова, когда-то закончившая Петершуле в Петербурге. Она что-то не поделила с коллегами, и отправилась дорабатывать в Ишим. Помню я и великий исход. Вначале в конце семидесятых с факультета стали уезжать евреи-методисты. Григорий Михайлович Райхель, Михаил Абрамович Шапиро, А.Б. Каверин. В начале девяностых годов потянулись из страны преподавательницы помоложе – более десяти человек, зачастую с детьми, с несложившейся судьбой. Где же вы теперь, друзья-однополчане? В конце нолевых потянулись на Запад наспех созданные в перестройку профессора. И наконец уехал проректор вуза и декан Миша Бархатный. Когда он был студентом, у него был модный велюровый пиджак, и одна из преподавательниц прозвала его «бархатный». Таки закрепилось. Об этой истории писать еще рано. И все же…История поучительна. Если существуют у нас административные центры принятия решений («административный ресурс»), то центры эти всегда благоволили ему. Возможно, это связано с тем, что у нас всегда кто-то выдвинут на роль непререкаемых авторитетов и маяков, возможно и с тем, что его дядя – В.В.М. – когда-то возглавлял кафедру французской филологии в Твери, а потом стал ректором института иностранных языков. Сам же Миша закончил аспирантуру на излете СССР, потом преподавал русский язык в Корее, латынь и английский в Твери. В середине девяностых годов был на стажировке в Калифорнийском университете почти год. Все легко давалось ему. Наука его – дискурс-исследования – была с несерьезным полевым материалом – практически
