крайнем случае, Петр! Как Игорь Юрьевич меня всегда называл!
— Всегда… Всего-то несколько дней…
— Эти дни — как полжизни! Или не полжизни, но, может, во всей жизни самые важные!
— Хорошо, Петр, — Марина улыбнулась.
— Вот так-то! А для Маришки-малышки я вообще дядя Петя!
— А меня Игорь Юрьевич в своем блокноте называл «Маринка-маленькая»… Вслух — никогда, а писал — так… Петр, пора, время подходит!
Они стояли перед главным входом. Две высокие колонны по сторонам, красная пятиконечная звезда на каждой; между колоннами, во всю ширину, транспарант:
ТЕХНОПАРК МАРЬГРАД
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ
— Да, пойдем, — вздохнул Петр. — А я, когда сюда прихожу, каждый раз про СанВасилича вспоминаю. Вывеску, которую он к нашему Марьграду приладил… такую же почти, только поменьше… и белым она была по синему… А на этой, на обратной стороне, написано: «Доброго пути», а на той, нашей, такого не было… Эх, четыре года, как нет СанВасилича… А тут, где стоим сейчас, как раз была Слабина… — Сменил тему: — Букетик у тебя симпатичный! Ландышей раздобыла, надо же! Я-то замотался, про цветы позабыл, голова садовая…
— Ничего, от нас двоих будет. Вернее, от троих. Да, Маришечка?
— Да! — согласилась та.
— Вот и положим немножко… к этой колонне… и к этой… и для других мест оставим…
Вошли в парк, двинулись по аллеям. Петр заговорил:
— Я у СанВасилича чему научился? Руки-то у меня не особо умелые, а главное, чему научился, это вот чему: поблажек себе не давать! Он как наставлял: выдалась минутка свободная, так ты, Петро, не ложись в потолок плевать и не в игрушки на планшетке своей играй. Ты книжки читай полезные, про технику всякую, а невмоготу читать, так хоть в зал сходи, на тренажерах подкачайся. После душ, это обязательно. После погляди — может, что сделать надо. Убрать, помыть, привинтить, дело-то найдется, было бы желание.
Вдруг спросил:
— Маришка-малышка, ты кем стать хочешь, как вырастешь?
— Барилиной! — с готовностью объявила девочка.
— Кем-кем?
— Барилиной! — повторила та, а старшая объяснила:
— Балериной. В студию ходит, очень ей нравится. Педагоги говорят, данные неплохие…
— А что ж не доктором? Как мама, как бабушка, а?
— Барилиной! — нахмурилась Марина-третья.
— Ишь ты…
Не доходя до приземистого здания без окон, облицованного гранитом, свернули налево.
— Стараюсь там не бывать, — сказала Марина. — Ни в корпусе, ни у входа в него.
— Да, — кивнул Петр. — Вроде как наш корпус, наш Марьград, а все по-другому. Лучше, конечно, чем было, куда там… музей сделали… но…
— Музей Космоса, — уточнила Марина. — А была Слободка… длинная-предлинная…
Миновали свой корпус, в реальности вовсе не длинный-предлинный. Аллеи, скамьи, люди на скамьях, люди прогуливающиеся и спешащие куда-то, люди серьезные и смеющиеся, маленькие фонтаны, цветы, листва, птицы… Боковой выход.
Остановились.
— Сюда бы тоже красную звезду, — сказал Петр. — Большую. По гроб не забуду, как мне тогда ИгорьЮрич крикнул: «Не распятие, а звезда!». Так и стоял, руки в стороны, ноги широко как только мог… точно, звезда.
Марина посмотрела на часы:
— Успели. Три минутки еще подождем. Ровно двадцать лет будет, минута в минуту.
Отделила половину оставшихся ландышей, положила сбоку от выхода, беззвучно прошептала что-то.
Постояли молча. Марина кивнула, двинулись по дорожке вдоль кованой ограды, сначала в сторону залива, потом параллельно берегу.
— Здесь, — сказала Марина, остановившись.
— Здесь, — подтвердил Петр.
Пять букетиков легли на траву у самой ограды.
— Наш погост, — тихо сказал Петр.
— Пойдемте теперь к… — Марина осеклась.
— К твоей башне?
— К нашей с мамой башне, — тихо сказала она. Продолжила так же тихо, но взволнованно: — Там теперь совсем не башня, но на крыше кафе, и крыша прозрачная, да что я рассказываю, вы же сами знаете, а я там точно знаю место, где была башня, посидим до темноты, простите ради Бога, Петр, может, у вас времени нет…
— Времени навалом… уж сегодня-то…
***
Взрослые потягивали белое вино, малышка не допила свой молочный коктейль — задремала в кресле.
— Мариш, — проговорил Петр, — мне почудилось, ты в самом начале хотела меня спросить о чем-то.
— Да, хотела. Вот о чем: вы не жалеете, что тогда, двадцать лет назад, все так изменилось?
Петр задумался. Потом ответил, запинаясь:
— Не знаю, как выразить. Как бы и жалею, потому что те годы, в Марьграде нашем, тоже двадцать… от большой жизни, да, напрочь отрезало… но ведь я при каких людях был! И жилось, по правде сказать, неплохо, да и с пользой не для себя одного. Грех жаловаться… А как бы и не жалею, потому что опять же грешно. Короче, Мариш, не знаю. А ты как смотришь?
— Вот и я не знаю. Понимаете, ведь Игорь Юрьевич, он такое сотворил… Он сам говорил… вернее, писал в том блокноте, мне Коммодор, ну Сергей Николаевич, дал почитать по секрету… Петр, проведаем и их тоже, не завтра, но хоть на той неделе, а? Павла Алексеевича, На-Всё-Про-Всё нашего дядю Сашу, Сергея Николаевича? Все неподалеку друг от друга лежат…
Петр кивнул, Марина продолжила:
— Так вот. Игорь Юрьевич писал, что в его особости заслуги его нет и вины тоже нет. А как раз о вине сегодня кто-то может подумать! Девять душ, что в стазисе лежали, теперь неизвестно где… Я, например, могу верить, что они где-то есть, могу надеяться, что не в мучениях, а наоборот! А как на самом деле? И Местные наши, несчастные… он им сочувствовал… вы бы видели, как он с Федюней своим прощался… по голове гладил… Но смотрите, Петр, сколько их, Местных, не пережило падения оболочки? Больше половины погибло! Игорь Юрьевич не виноват, нет! Он добра хотел, он все это сотворил силой любви, я знаю! Вышло так, как он мечтал — чтобы все могли выйти, кто хочет! Только не все это перенесли…
Она задохнулась, одним глотком допила вино, попросила:
— Узнайте, пожалуйста, есть у них «Коктебель»?
Петр отошел к стойке, вернулся, сообщил:
— Семилетний. Я заказал.
— Он любил пятилетний… Но пусть будет семи-, не важно. А если о себе, Петр, о себе лично, то я, конечно, не жалею. Я ему говорила незадолго до… говорила, что если все останется как есть, то придется прожить жизнь без любви. Вот он и сделал так, что получилось не без любви. Давайте его помянем… только без Царствия Небесного, потому что он, мне кажется, реальным человеком не был.
— Тогда как полыхнуло, а его потом след простыл, я сразу подумал, — признался Петр, — подняло его… вознесло…
— Ох, он бы вам выдал за такие слова! Нет, просто он был сотворен… не знаю кем и как… не
