– Даже Фидель оскорбился, – продолжала Сьюки, – но, когда Ребекка стала упрашивать его остаться и жить с ней, он ответил, что не хочет быть ловцом омаров или мальчиком на побегушках в «Дейтапроуб», а ничего другого здесь ему не светит. Сердце Ребекки разбито.
– Ох уж эти мужчины, – красноречиво изрекла Александра.
– Разве ж это мужчины?
– Как восприняли все это люди, подобные Хэллибредам?
– Плохо. Роза чуть не в истерике, что Артур оказался впутан в эти ужасные финансовые дела. Естественно, он интересовался теорией селениума, выдвинутой Даррилом, и даже подписал с ним какое-то партнерское соглашение в обмен на его экспертизу; Даррилу нравилось принуждать людей подписывать с ним договоры. У Розы так сейчас разболелась спина, что ей приходится спать на матрасе прямо на полу, и она заставляет Артура читать ей вслух весь день дрянные исторические романы, и ему не удается улизнуть.
– Вот уж действительно несносная женщина, – сказала Александра.
– Отвратительная, – согласилась Сьюки. – Джейн говорит, что ее голова похожа на сушеное яблоко, покрытое стальной стружкой.
– А как Джейн? Боюсь, сегодня утром она была очень раздражена.
– Ну, она рассказывает, что Боб Осгуд знает удивительного человека в Провиденсе на улице Надежды. Кажется, он может заменить всю переднюю деку на ее «черути», не изменяя тембра. Он один из тех хиппи, докторов философии, что идут в ремесленники назло своим отцам или протестуя против системы или еще чего-нибудь. Но она залепила виолончель клейкой лентой и играет на изжеванном инструменте и говорит, что ей даже нравится, виолончель звучит более человечно. Как невротик или параноик. Я попросила ее встретиться в центре и перекусить где-нибудь, в кондитерской или даже в «Немо», теперь, когда Ребекка больше не винит во всем нас, но она боится, что увидят те, другие: Бренда, Дон и Грета, наверное. Я их все время вижу на Портовой. Я улыбаюсь, они улыбаются. Нам нечего больше делить. Цвет лица у нее ужасный, – сказала она, возвращаясь к Джейн. – Белый как мел, а ведь еще не наступил октябрь.
– Скоро октябрь, – сказала Александра. – Малиновки улетели, а ночью слышны крики улетающих гусей. Я не стала в этом году собирать помидоры: всякий раз, как спускаюсь в погреб, бесконечные прошлогодние банки с соусом словно укоряют меня. Ужасные дети, терпеть не могут макароны, и, должна сказать, они действительно добавляют калорий, которые едва ли мне нужны.
– Не говори глупости. Ты похудела. На днях я видела, как ты выходила из супермаркета – я застряла в редакции, брала интервью у невероятно несолидного и напыщенного нового начальника порта, это просто мальчишка с волосами до плеч, даже моложе Тоби, – так вот, я случайно выглянула в окно и подумала про себя: «Лекса выглядит потрясающе». У тебя волосы были стянуты в длинный хвост, и на тебе был этот парчовый иранский…
– Алжирский.
– Алжирский жакет, который ты носишь осенью, а на поводке, на длинной веревке Коул.
– Я гуляла по пляжу, – сказала Александра. – Было чудесно, ни ветерка.
Хотя они поболтали еще несколько минут, пытаясь восстановить былую теплоту в отношениях, тот тайный сговор двух податливых и ранимых женщин против третьей, интуиция Александры безошибочно ей подсказала, что и Сьюки с грустью почувствовала, – все это уже говорилось прежде.
И вот наступает то благословенное время в году, когда знаешь, что косишь лужайку в последний раз. Считалось, что старший сын Александры, Бен, зарабатывал себе на карманные расходы, следя за садом, но теперь он вернулся в школу, а после уроков пытался стать в футболе начинающим Лансом Олвортом – бегать, качаться, прыгать, ощущая кончиками вытянутых пальцев сильный удар кожаного мяча, оторвавшегося от земли метра на три. Марси подрабатывала официанткой в «Кофейном уголке кондитерской», сейчас наступил вечер, и она обслуживала посетителей: к сожалению, последнее время она связалась с одним из тех лохматых, испорченных ребят, что околачиваются у супермаркета. Двое младших, Линда и Эрик, пошли соответственно в пятый и седьмой классы. У Эрика под кроватью Александра обнаружила бумажный стаканчик с водой, а в нем окурки.
Теперь она толкала рычащую и дымящую газонокосилку «торо», в которой не меняли масло с того времени, как Оз ремонтировал дом. Туда-сюда по неопрятной лужайке, усыпанной похожими на птичьи перья желтыми ивовыми листьями и покрытой холмиками земли, которую кроты нарыли к зиме. Она гоняла «торо», пока не сгорел весь бензин, чтобы никто не смог засорить карбюратор следующей весной. Подумала было слить грязное старое масло, но это было бы уж чересчур, слишком похоже на наемного работника.
На обратном пути от сарая с садовым инвентарем в кухню она прошла через мастерскую и увидела, наконец, в установленной ею арматуре то, для чего она предназначалась, – мужа. В грубо сколоченных и соединенных проволокой деревянных планках (два с половиной на пять и пять на десять сантиметров) угловатость, восхищавшая ее в Оззи до того, как он стал ее мужем, со временем сгладилась. Ей вспомнилось, как ударялась она о его локти и коленки в постели в первые годы совместной жизни, когда его мучили кошмары: она даже любила его за эти ночные кошмары, за его признания, какой ужас у него они вызывали, когда перед ним развертывалась взрослая жизнь со всеми ее проблемами. К концу их совместной жизни он спал мертвецким сном, потея и слегка посапывая.
Она взяла с полки его разноцветную пыль и посыпала немного на узловатый сосновый брусок два на четыре, предназначенный для арматурных плеч. Ее меньше беспокоили голова и лицо, чем ноги; для нее в мужчине всегда больше всего значили конечности. Что бы там ни было посередине, у ее идеального мужчины должны быть длинные и изящные ступни – ноги Христа, жилистые, с длинными пальцами, легкие, словно летящие, и огрубелые, широкие от работы руки. Похожие на резиновые, руки Даррила были самой отталкивающей чертой его облика.
Вначале она воплощала свои идеи в глине, в последнем чистом белом каолине, взятом на заднем дворе у вдовы в Ковентри. Довольно было одной ноги и одной руки, фрагментарность не имела значения. Важнее не законченное изделие, а послание, начертанное в воздухе и отправленное тем силам, что могли создавать руки и пальцы, до мельчайшей фаланги и соединительного волокна, силам, что, как из рога изобилия, изливали все чудеса анатомии, начиная с создания древнескандинавских витязей. Для головы она установила средних размеров тыкву, купила ее в придорожном киоске на шоссе N_4, этот киоск десять месяцев в году стоял безнадежно ветхим и заброшенным и оживал только во время сбора урожая. Она вынула из тыквы сердцевину и насыпала внутрь немного пыли Оззи, но не слишком много, так как ей хотелось воспроизвести его только в самом главном. Один важный ингредиент достать в Род-Айленде было почти невозможно: почву с Запада, горстку сухой песчаной земли, на которой растет шалфей. Влажная супесь Восточного побережья здесь не годится. Однажды на Дубравной улице она случайно заметила стоящий пикап с номерами Колорадо; дотянулась до заднего крыла и наскребла немного рыжевато-коричневой засохшей грязи в ладонь, принесла ее домой и насыпала вместе с пылью от Оззи.
