доминирующим.
Такая заранее предполагаемая постепенность при этом подтверждается источниками. В рапорте 1724 г. пока еще отсутствовала явная конструктивная составляющая: все рекомендации генерала в основном сводились к мерам по защите лояльных и преследованию враждебных Короне жителей Горного Края. Однако в конкретных условиях 1724 г. (и прежде всего речь идет о степени готовности Лондона к решительным мерам по решению «Хайлендской проблемы») набор мер, предложенный Уэйдом, похоже, был оптимальным — максимум возможного в той ситуации.
Фактически рекомендации командующего в крае явились своеобразным компромиссом между крайностями двух других аналитических сочинений этого рода — лорда Ловэта и лорда Грэнджа, лорда-клерка Сессионного суда Шотландии, предлагавших либо довериться местным сообществам (в первом случае), либо пойти на самые решительные шаги, к которым Лондон окажется вынужденно готов только с подавлением последнего мятежа якобитов 1745–1746 гг. По целому ряду причин к этим вариантам решения проблемы мятежности Горной Страны правительство в 1724 г. обращаться не собиралось.
Лорд Грэндж обещал Чарльзу Тауншенду, государственному секретарю Северного департамента в 1721–1730 гг., составить мемориал о положении в Горной Шотландии летом 1724 г., то есть примерно тогда же, когда в Горную Страну с разведывательными целями был отправлен генерал Уэйд. Очевидно, правительство рассчитывало оперировать информацией, полученной из разных источников.
Однако Джеймс Эрскин отправил виконту Тауншенду пространные и пугавшие министров масштабами предлагаемых реформ мемориалы только зимой 1724/25 гг. К этому времени на столе короля уже лежал рапорт фактически назначенного командующим королевскими войсками в Шотландии генерала Уэйда, практически полностью следовавший инструкциям монарха в порядке сообщаемых сведений (впрочем, составленным во многом исходя из информации, представленной в мемориале лорда Ловэта) и соответствовавший ожиданиям Короны и правительства в Лондоне.
Соответственно мемориалы лорда Грэнджа были несвоевременны вдвойне. С одной стороны, лорд-клерк припозднился и подал сведения тогда, когда государственная машина в деле решения «Хайлендской проблемы» уже была запущена — произведены назначения, определено финансирование, указаны сроки реализации предложений, прописанных в рапорте командующего. С другой стороны, Джеймс Эрскин во многом опередил свое время, так как к его предложениям, познаниям и опыту власти вновь обратятся, но более чем двадцать лет спустя, когда будет подавлен последний якобитский мятеж 1745–1746 гг.[812]
Более надежный по набору и характеру предлагаемых мер (менее зависимый от местных интересов), чем мемориал вождя Фрэзеров, и вместе с тем значительно менее радикальный (в сочинении генерала Уэйда не говорится ни о ликвидации наследственной юрисдикции, ни о ликвидации феодальных держаний, ни о социальной инженерии, на которые Лондон пока не решался, но к которым призывал в своих мемориалах лорд Грэндж), рапорт командующего оказался набором именно таких рекомендаций, к которым правительство было в свое время готово прислушаться. Подобное соображение представляется тем более верным, если учесть, что «интерес в Лондоне к тому, что происходило [в Хайленде], не продержался и года [после 1725 г., на который намечались основные мероприятия, изложенные в отчете командующего от 1724 г.]; правительству казалось, что оно побеждает»[813].
Дальнейшие рапорты генерала между тем ясно свидетельствуют о том, что перспективу британского присутствия в Горной Стране он представлял себе достаточно ясно — как «цивилизацию» этого беспокойного края[814]. В целом весь «цивилизационный» дискурс рапорта Уэйда также убеждал потенциальных читателей в правоте командующего королевскими войсками в Северной Британии.
Как уже было отмечено в главе, посвященной административной этнографии «Хайлендской проблемы», в первой четверти XVIII в. наука и литература уже провели первичную подготовку для последующей «цивилизации» Горного Края, изображая его жителей такими же «дикарями» и «варварами», какими в свое время (в том числе и в первой половине XVIII в.) представлялись ирландцы (еще раньше — валлийцы, но с другим идейным подтекстом) и подкрепляя мысль о «цивилизующей» миссии Соединенного Королевства в Горной Стране[815].
В модель англоязычного протестантского образования на Британских островах с самого начала был встроен определенный «гэлизм» (и в этом смысле параллели, конечно, уместны только между ирландцами и хайлендерами), аналогичный в сущностных чертах (возьмем наиболее примечательный в последние десятилетия пример) «ориентализму» Европы Нового времени, как его понимал в своем широко известном исследовании Эдвард Вади Саид[816].
Наблюдается довольно своеобразная коннотация исторических образов: изображенный лордом Ловэтом горец времен первых Ганноверов очень похож на ирландца времен поздних Тюдоров. «Описание Ирландии» Файнса Морисона, составленное еще при Елизавете и вновь опубликованное в 1735 г. (не подобные ли штудиям вождя Фрэзеров и генерала Уэйда сочинения сообщили «Описанию…» впервой половине XVIII в. новую актуальность?), — показательный пример для сравнения[817].
Таким образом, сформировался определенный исследовательский менталитет. Так как британские власти вполне разделяли с учеными и путешественниками (а Уэйд примерил сразу две эти роли) принятые в их среде образы «отсталости» и «варварства» гэлов (и ирландцев, и горцев, чей язык именовали «ирландским» еще в первой половине XVIII в.), этот гэльский словарь социальной лексики рапорта генерала, видимо, изрядно поспособствовал доведению его соображений до Лондона.
Справедливости ради необходимо отметить, что и вождь Фрэзеров писал о «цивилизации» горцев, органично вписывая британское присутствие в Горной Стране и в универсалистский дискурс Просвещения о всеобщем «прогрессе», и в концепции шотландских literati о природе «отсталости» их родины в прошлом, повлиявшие на восприятие Шотландии в том числе в Англии[818]. Сведения Ловэта также поддаются в результате пониманию в контекстах культурных традиций предполагаемых читателей и тем, вероятно, призваны повышать доверие к автору.
Вместе с тем, в отличие от горского вождя, стремившегося вписать положение в Горном Крае прежде всего в ситуацию политического размежевания в Лондоне, в предлагаемом командующим расписании лояльных и враждебных Короне кланов о «вигах» и «тори» речь не идет. Зато упоминаются католики, а основной акцент сделан на границах «цивилизации» в Шотландии, определяя которые (в том числе расписанием кланов) генерал выписывал Хайленд как цельный культурный регион в составе Северной Британии, по отношению к которому лорд Ловэт вместе со всем своим кланом был лишь его частью.
Фактически Уэйд обыграл Ловэта в представлении положения дел в Горной Стране перед Короной и правительством в Лондоне. Информация, как известно, еще не само знание, а вождь Фрэзеров оказался в рапорте генерала пусть важным, но лишь одним из информаторов в Хайленде, помогавших командующему королевскими войсками в Шотландии приобретать новое знание о Горной Стране.
Вместе с тем хотелось бы отметить, что вопрос о том, насколько построение общего дискурса «Рапорта о положении в Горной Шотландии» в 1724 г. и отбор риторических стратегий осуществлялись генералом Уэйдом целенаправленно, остается открытым. Можно лишь предположить, что предложения конкретных мер по умиротворению края — плод напряженных размышлений, основанных на богатом личном опыте их автора, а вот Хайленд как культурный регион
