В «Лабораторной жизни» был сделан ряд конкретных наблюдений и выдвинуты теории относительно того, как работает наука. Разумеется, необходимо поместить эти исследования в контекст времени, в частности рост и развитие областей, изучающих науку, которые охватывают интеграцию социальной динамики в анализ науки (включая общую антропологию и культуру человека, вопросы политики и группового поведения). Эту область исследований часто обозначают сокращением STS (science, technology, society — наука, технология и общество). В некотором смысле выводы книги представляют собой развитие многих идей, выдвинутых в книге Томаса Куна Structure of a Scientific Revolution («Структура научной революции»), в которой утверждалось, что на наблюдения ученых сильно повлияли их исходные убеждения и парадигмы. STS признает, что такие убеждения исходят от общества и находятся под его влиянием. Как и любая исследовательская программа, STS находится под влиянием своей собственной повестки дня и социальной структуры — забавная ирония, которая очень хорошо известна исследователям STS.
Одно из многих наблюдений, представленных в «Лаборатории жизни», служит подтверждением того, что публикуемые описания научного процесса очень сильно отличаются от реальности. В этой работе используется подход антрополога, изучающего странное племя и культуру, и делается вывод о том, что научные статьи производятся представителями этого племени как своего рода потребительский товар. Латур и Вулгар утверждают, что если производство товара требует затрат ресурсов, то ГД-мышление в той же, если не в большей, степени зависит от затрат, которые влечет за собой изменение убеждений, и что наши убеждения состоят из тех понятий, изменение которых будет стоить слишком дорого. Они замечают, что смысл понятий сильно зависит от контекста. В довольно нелестном отзыве о науке они заключают, что строгость, с которой проверяются утверждения о знаниях, просто является функцией того, сколько работы нужно сделать, чтобы преодолеть возражения других (а не собственный скептицизм) и налепить на свою работу ярлык «прогресса». Авторы приходят к выводу, что ученые работают оппортунистически, в первую очередь отправляясь туда, где можно найти ресурсы и выгоду, а не туда, где можно найти новые явления природы.
Авторы «Лабораторной жизни» целенаправленно искали антропологические аспекты научной практики; именно это они и обнаружили. Это никоим образом не отменяет их выводы, но Латур и Вулгар не меньше других подвержены предвзятости наблюдений, предвзятости восприятия и избирательной аргументации. Стоит отметить, что это были чисто наблюдательные исследования, и, таким образом, в «Лабораторной жизни» присутствовали все человеческие ошибки, которые наука пытается исключить. При этом они сделали несколько очень провокационных, очень информативных и в некоторых случаях революционных наблюдений, которые подтверждают идею о том, что наука на самом деле работает совсем не так, как о ней рассказывают. Хотя логика и метод являются неотъемлемой частью науки и описаны в научных отчетах и статьях, внутренние процессы не такие логичные, методически обоснованные и упорядоченные. В дополнение к наблюдениям Шиллинга о том, что наука движется прерывисто, окольными путями и со множеством фальстартов, наука — это социальное предприятие, подверженное влиянию всех сил и факторов динамики человеческого общества.
Ошибочная фокусировка на «великих» ученых
Даже если бы проблемы, описанные в предыдущем разделе, не существовали (т. е. описания науки соответствовали бы действительности), остался бы важный вопрос: «Чью научную деятельность мы должны исследовать, чтобы узнать, что такое наука?» На первый взгляд, если вы хотите узнать, что позволяет науке (и ученым) добиваться больших успехов в раскрытии тайн мироздания, то следует обратить пристальное внимание на практиков науки, которые добились самых больших успехов. На вопрос судьи, почему он грабил банки, знаменитый грабитель Уилли Саттон, как говорят, метко ответил: «Потому что там лежат деньги»[235]. Многие исследователи науки занимались именно этим, сосредоточив внимание на великих ученых, добившихся огромных успехов. Карл Поппер использовал Эйнштейна как образец хорошего ученого; в конце концов, кто может быть более «Эйнштейном», чем сам Эйнштейн? В своей провокационной работе Against Method («Опровержение метода») Пол Фейерабенд приводит в качестве примеров таких светил, как Галилей, и в целом отвергает любое определение науки, которое классифицирует Галилея как неученого, что на первый взгляд кажется разумным поступком. Группа логических позитивистов произвела большое впечатление на естествоиспытателей и пионеров науки[236]. «Лаборатория жизни» посадила антропологов не куда-то, а в лабораторию нобелевского лауреата; они выбрали изучение не «средней научной лаборатории», а, наоборот, одной из самых известных лабораторий.
В спорах о том, что такое наука на самом деле и как мы можем ее определить, можно найти немало иронического символизма. Ученые изучают мир природы, а философы и историки науки изучают самих ученых. Некоторые философы науки тратили свое время, пытаясь понять, что делают ученые, в то время как другие больше сосредоточились на том, что, по их мнению, ученые должны делать. Ирония заключается в том, что те, кто изучает науку, неоднократно совершали те же ошибки при изучении ученых, которые ученые допускают при изучении природы. Поэтому стоит задуматься над обоснованностью методов и аргументов тех, кто изучает ученых.
Для тех, кто исследует науку и научную деятельность, надлежащим объектом изучения являются сами ученые. Точно так же, как тот, кто хочет понять природу, должен использовать природные явления в качестве арбитра относительно своих утверждений о знании, так и те, кто изучает деятельность ученых, должны использовать в качестве критерия достоверности действия самих ученых. Стремление углубиться в историю науки было основано на предположении, что в науке есть что-то исключительное и особенное; в противном случае каким образом наука достигла бы такого технического прогресса? Ученые явно должны делать что-то, чего не делают другие, поэтому, анализируя деятельность ученых, мы можем систематизировать научные методы. Именно поэтому совершившие глубокие открытия «великие ученые» оказались в центре внимания большинства исследований. В этом есть определенный смысл, поскольку если отличительной чертой науки является прогресс, то было бы разумно изучить тех, кто добился наибольшего прогресса. Однако, сосредоточив свое внимание на крайностях, в любой системе можно стать жертвами систематической ошибки; столько же (если не больше) можно узнать, изучая обыденное и обычное, а также неудачи и успехи. Неудачные, отвергнутые теории могут быть очень полезны для исключения определенных предположений и представляют собой «закоулок мысли», который был тщательно исследован, даже если он отвергнут.
