class="p1">— Я виноват, Мария Ивановна. Это я настоял на сегодняшнем заседании. Честно говоря, боялся, что после юбилея голосование пройдет не в вашу пользу. А на юбилее, рассчитывал, постесняются обидеть вас. Да и вы были молодцом. Садитесь! — указывает на кресло Северин.
Мария Ивановна села в кресло, Северин на свой стул.
— Приезжайте сегодня вечером к нам, — сказала Мария Ивановна. — Мы будем рады.
— Мне уже Наташа звонила. Спасибо. Приеду непременно. Выпью за ваше здоровье с удовольствием. Мы с вами друзья старинные, как в песне поется.
— Зачем же вы пригласили на сегодняшнее заседание Лясоту? Порадовать меня?
— Извините... Но тут я бессилен. Из области прислали. Они там помешаны на укрупнении научных заведений. А Лясота, как всегда, готовый к услугам. Он хоть и отстранен от большого дела, но все еще консультант, старается...
— Да, все играет в науку. — Мария Ивановна невесело качнула головой.
— В общем-то, доигрался. С авоськой бегает, на автобусе ездит. А бывало, приезжал к нам что твой министр — три машины гонит, цугом! А Макарьев ему: "Разрешите к вам на запятки?" И пойдет потеха.
— Присмирел... Но зато каким изворотливым стал, — сказала Мария Ивановна.
— Да, почерк изменился, — согласился Северин. — А раньше игрок был крупный. Ва-банк шел: или я, или никто! Макарьев прозвал его стерневым Аракчеевым. Помните?
— Мы с Макарьевым были друзьями.
— Да, ведь они с Василием однокашники. А когда Василий помер?
— Он не помер... Он ушел.
— Куда ушел?
— Туда... В тридцать восьмом году.
— А Макарьев?
— Макарьев встретил меня в Москве. Пытался помочь, утешить...
Москва, Тимирязевка... Знакомая лиственничная аллея, пруды. Муся проходит вестибюлем факультета селекции, где когда-то встречал ее внушительный швейцар. Теперь никто к дверям не приставлен.
Муся поднимается по лестнице, — канцелярия. Она растворяет дверь. В канцелярии много столов, за одним сидит Макарьев. Он во что-то погружен и не замечает Мусю, пока она не тронула его за рукав:
— Здравствуй, Миша!
— Ты? Откуда ты? Что нибудь случилось?
Макарьев встал, пожал ей руку.
— Да... Ужасное несчастье...
Макарьев оглянулся:
— Погоди... Пройдем со мной.
Он вывел ее из канцелярии и остановил на какой-то укромной лестничной площадке:
— Что такое?
— Васю посадили... Ты помоги мне увидеться с Никитой Ивановичем... Может, он поможет: Вася ни в чем не виноват. Его просто оклеветали, из зависти...
— К сожалению, не смогу твою просьбу выполнить.
— Почему? Никита Иванович на захочет принять меня?
— Вольнов арестован.
— Никита Иванович? За что?
— Неизвестно... Его взяли в экспедиции.
Муся так и поникла.
— Извини, Миша... У вас свое горе, а я тут со слезами.
— Ну что ты! Просто я не знаю, как можно помочь тебе. Вместо Вольнова теперь Лясота. Он стал правой рукой Терентия Лыкова. Ну, сама понимаешь... Их не попросишь.
— Да-а... Ну, до свидания.
— Да погоди минутку, я провожу тебя. Только уберу со стола, — Макарьев быстро ушел.
По аллее к автобусной остановке идут Муся и Макарьев. Макарьев вдруг приостанавливается:
— Да, ты на выставке сельскохозяйственной была?
— Какая мне теперь выставка!
— Да погоди! Ты хоть знаешь, что выставка у нас открылась?
— Слыхала.
— Поехали! Я тебе приготовил сюрприз.
— Миша, мне теперь не до сюрпризов.
— Это совсем другое... Поехали, поехали!
Она садятся в подошедший автобус.
Выставка. Знакомые ворота, павильоны... Вот и павильон Сибири. Макарьев и Муся входят в павильон. Здесь на стенде — большой Мусин портрет, а под ним сноп пшеницы и крупная надпись: "Выдающееся достижение советского ученого — пшеница перешагнула Полярный круг..." И далее мельче неразборчиво, только название пшеницы выделяется — "Якутянка-241".
— Ну, узнаешь? — спрашивает Макарьев.
Муся как-то горестно улыбается.
— Между прочим, Лясота приказал повесить.
— Чего это он вдруг расчувствовался?
— Ну, Терентию угождает. А Терентий — человек не сентиментальный.
Вокруг стал собираться народ, с удивлением глядя то на портрет, то на Мусю. Она засмущалась. Макарьев взял ее под руку, вывел из павильона.
— Лясота и Лыков все делают с расчетом, — сказал Макарьев. — Вот, мол, глядите — какие у нас достижения... Под нашим руководством достигнуто. Вот так! К тому же ты теперь лицо в науке номенклатурное и не соперник для Терентия... Так что здесь все обдумано. Но попробуй попросись на факультет? Лясота тебя на порог не пустит.
— Я не факультетская, Миша. Да и что мне за кабинетным столом делать? Мое дело — земля.
— Да... Я тоже ухожу. С Терентием нам не с руки. Поеду в Сибирь. Предлагают мне главным агрономом в Верхне-Тургинскую область. Слушай, поезжай на Тургинскую станцию. Там как раз нет селекционера. Материалы прекрасные. Там работал Михайлов. Макарыч. Слыхала?
— А что с ним?
— Ну, точно не знаю. Одним словом, пропал, как Василий. А места суровые. Интересно!
— Не знаю, возьмут ли?
— О чем ты говоришь? Только заикнись.
— Ладно, Миша, я подумаю.
Квартира Анны Михайловны. Муся с матерью сидят за столом.
— Ну чего ты здесь добьешься? — говорит Анна Михайловна. — Только проживешься да нервы истреплешь. Поезжай работать.
— Но я же знаю — он не виноват. Как же я стану спокойно работать, если он сидит ни за что?
— Откуда ты знаешь? Может, и сболтнул что лишнее, — сказала Анна Михайловна.
— Ну, мама, человека судят не по словам, а по делам.
— Это раньше так было. У тебя устарелый взгляд. А теперь вон говорят: болтун — находка для шпиона.
— Да какой может быть у нас шпион на станции?
— Ах, не говори! У нас вон в библиотеке и то плакат висит — палец к губам. Не болтай! Дисциплина и политика — вот что теперь главное.
— Ну какие мы политики? Наше дело — семена да поле...
— Ах, не скажи! Ты совсем отстала от жизни. Даже у нас в библиотеке успеваемость на политзанятиях по краткому курсу есть основной показатель зрелости масс.
— Ну, ты у нас всегда была зрелой, а я отсталой, — раздражается Муся. Мне этого не понять.
— Ну чего ты сердишься, глупенькая? Я тебе дело говорю: поезжай на новое место, приступай к работе. А с Васей разберутся... Невинного держать не станут...
— Да не могу я спокойно работать, когда он сидит!
