Книга Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95

перемещались с борта на борт. Гофман с моего разрешения уселся в кресло бортинженера и снимал фотокамерой через лобовое стекло красоты Западной Германии. Когда мы спустя сутки летели из Дюссельдорфа обратно на юг, к Штутгарту, Гитлер сел возле меня. У него было хорошее настроение. Ему явно хотелось поговорить. Но не со своими коллегами, которые ему порядком надоели, не о политике, а просто так поболтать. Он меня спросил:

— Баур, вы не ностальгируете по истребительной авиации? Хотели бы вновь стать военным летчиком?

Подумав, я ответил в том плане, что я, собственно, никогда и не был летчиком-истребителем, скорее, выражаясь современным языком, я был летчиком-разведчиком, корректировщиком артиллерийского огня. Поэтому я летал на более тихоходных, но зато и на более надежных машинах. А мои воздушные бои и победы — результат обстоятельств, в которых я оказывался в воздухе.

— Хотя, должен заметить, мой фюрер, скорость нашего «рорбаха» почти вдвое превосходит скорость истребителей времен минувшей войны. Более того, он гораздо маневреннее. Я уж не говорю о надежности, комфорте и всем прочем.

— А какая скорость, по-вашему, должна быть у современных истребителей? — продолжал Гитлер.

— Думаю, километров пятьсот-шестьсот в час. Кроме того, они должны быть очень маневренными, надежными, простыми в управлении и хорошо вооруженными.

— А как вы думаете, Баур, — продолжал допытываться Гитлер, — какой вид авиации в возможных будущих войнах станет определяющим?

Я вновь подумал и стал уверенно говорить, будто докладывать своему военному руководству:

— Все виды, мой фюрер. Потребуются особые самолеты-разведчики с большим радиусом действия и очень высоким потолком, недоступным самолетам-перехватчикам противника. Будут необходимы соединения дальней бомбардировочной авиации с радиусом действия в три и более тысяч километров, мобильной фронтовой авиации. Придется конструировать и строить машины, представляющие собой некий симбиоз истребителя и легкого фронтового бомбардировщика. Американцы и англичане называют их штурмовиками. То есть те машины, которые будут штурмовать с воздуха непосредственные порядки пехоты, артиллерии и механизированных частей противника. Будущие войны, мой фюрер, это войны скоростей, моторов и колоссальной огневой мощи.

Гитлер заглянул мне в глаза, потом отвернулся, уселся поудобнее в кресло и стал глядеть вперед.

— Баур, это говорите вы или Геринг, Мильх, фон Грейм, Удет? Я слышу от них то же самое.

Я, смеясь, ответил:

— Это говорю я, мой фюрер. А то, что мы говорим об одном и том же, так ведь мы летчики.

Я обратил внимание на то, что Гитлер в полетах никогда не читал никаких текстов, ничего не записывал в блокнот. С собой у него не было ни портфеля, ни сумки. Думаю, что он не держал при себе даже авторучку или карандаш, так как их ему всегда в нужную минуту передавал Ганфштенгль. Белье и санитарно-гигиенические принадлежности, костюмы и обувь фюрера всегда возил Шауб. Гитлер не любил ни с кем делиться своими мыслями накануне выступлений. После же он интересовался отзывами в прессе, но никогда мнениями коллег.

Когда мы пролетели над Бонном, долина Рейна входила в массив Рейнских Сланцевых гор, словно в туннель. Гитлер был в восторге от этого вида. Он попросил меня лететь пониже. Я предупредил об опасности столкнуться с сильным ветром, дувшим по долине меж гор, как в трубе. Но он все же уговорил меня. Я снизился до 800 м, и в этот самый момент машина ощутила сильный лобовой удар ветра, который, пройдя мощной волной по днищу корпуса, стал выжимать нас все выше и выше, задирая нос машины вверх. Если бы я, повинуясь силе ветра, стал набирать высоту, ветер бы нас легко опрокинул. Гитлер это понял и стал внимательно наблюдать за моими манипуляциями. Я снизился еще больше и на высоте 500 м развернул машину на обратный курс. Немного не долетев до Бонна, я вновь развернулся на 1800, набрал высоту 4300 м и повел самолет на юг над долиной Рейна. Горы лежали далеко внизу. Здесь же было полное безветрие и сияло весеннее солнце. Гитлер извинился и ушел в салон.

В аэропорту Штутгарта Гитлер крепко пожал мою руку и так, чтобы никто не слышал, сказал:

— Баур, простите меня за глупое ребячество. Я получил хороший урок в том, что, во-первых, силы природы сильнее нас, а, во-вторых, что вы — прекрасный пилот.

Я был счастлив такой оценкой моего труда. В очередной раз я убедился в особом ко мне расположении фюрера. Ганфштенгль был, видимо, прав. Я не политик, и никогда им не буду. Я летчик. Гитлер ценил меня именно за это. А больше мне и ничего не было нужно.

После выступления Гитлера в Штутгарте мы вернулись в Мюнхен. В воздухе нас встречала шестерка спортивных «фламинго» со свастикой на крыльях и хвостовом оперении. Ею командовал Гесс. В аэропорту меня ждала Доррис, бледная, с заплаканным лицом. Прижавшись ко мне, она шептала:

— Я думала, сойду с ума. По всей Германии запретили полеты. Я ведь знала, что ты полетишь в любых условиях. Мне было страшно.

Подошли Гитлер, Гесс в летной форме, Ганфщтенгль, Гофман. Гитлер вручил Доррит колоссальных размеров букет роз и большую коробку шоколадных конфет. Гесс раскланялся, а Гофман предложил устроить завтра вечеринку у него дома. Я заметил, что Ганфштенгль, попрощавшись с Гитлером и другими членами штаба, ни с кем в машину не сел. Я предложил подвезти его, и он с удовольствием согласился. Когда мы высадили его у дома, Ганфштенгль пригласил нас с Доррит и дочерью на завтрашний дружеский обед. Доррит неопределенно поблагодарила, а я спросил:

— Простите за бестактность, а кто будет?

— Наши семьи, — улыбаясь, ответил он и на прощание помахал рукой.

Берлин. 10 мая 1945 года

Кети Хойзерман была очень привлекательной молодой женщиной, высокой, стройной. Ухоженное лицо, красивые руки, модное синее пальто, дорогие туфли на невысоком каблуке, — все говорило о ее достатке. Выглядела она испуганной. Увидев доктора Брука, бросилась к нему, обняла и заплакала. Старый доктор, гладил ее по голове, успокаивал:

— Кетхен, русские офицеры ничего дурного тебе не сделают. Им нужна твоя помощь.

Савельев поблагодарил Брука и приказал старшине Кулешову проводить доктора. Хойзерман отошла к дальнему окну и затравленно наблюдала за офицерами.

— Фрейлейн Хойзерман, — через переводчика обратился к ней Савельев, — вы работали у профессора Блашке?

— Да, с тридцать седьмого года.

— Почему вы не уехали с профессором в Берхтесгаден?

— В середине апреля я получила письмо от своего жениха. Он унтер-офицер, фельдшер, служил тогда или в Норвегии, или в Дании. Он писал, что война скоро закончится, и мы

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95