Он не знал, что против той, кто брал призы в юношеском биатлоне, шансов у него нет никаких. И даже успел удивиться отсутствию боли, когда страшный удар выбил землю из-под ног. И лишь увидев в стороне оторванные каблуки и услышав восторженный рев толпы, догадался, что произошло. Догадался и, обхватив руками голову, принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Он так и остался стоять на коленях, не вслушиваясь в умоляющий голос адъютанта. Стоял, пока не опустела улица, и луна не взошла над городом. И очнулся лишь от далекого волчьего воя. С трудом поднявшись с колен, не чувствуя онемевших ног, лорд Бернс неторопливо достал из-за пояса заряженный пистоль и медленно поднес его к виску.
* * *
Сегодня самый страшный день в его жизни: он должен убить собственного брата. Своего старшего брата — единственного родного человека, оставшегося на этой проклятой всеми богами земле. Проклятой и Буддой и Аллахом. Он должен убить того, кто с малых лет учил его охотиться на юрких куропаток в манговых лесах, идти по следу раненого буйвола и ставить сети в мутных водах Мегхны, избегая острых когтей камышового кота. Того, кто учил его плести корзинки из джута, вить силки на жирных зайцев и прижигать раны от укусов тростниковых змей. Веселого, сильного, ловкого воина с неизменной улыбкой на мужественном, открытом лице. Он должен его убить.
Если он этого не сделает, то на всю жизнь останется маленьким тринадцатилетним мальчиком. Трус и предатель, будет звучать у него за спиной. Этот тот самый, что, испугавшись за собственную шкуру, обрек своего брата на смертные муки? — будут презрительно спрашивать старейшины, щурясь подслеповатыми глазами. Отродье макаки и осла, — будут шептаться девушки на праздниках урожая, ехидно сверкая прекрасными очами. Он должен его убить.
И никто не поймет, что это непросто — взять и нажать на курок, когда по ту сторону мушки находится твой самый близкий человек. И что все оставшиеся годы это будет сниться каждую ночь, как снится сейчас в кошмарах его младшая сестра. Маленькая Лакшми, вся вина которой заключалась лишь в том, что она пыталась тайком принести рисовую лепешку своему плененному брату. Сонному британскому солдату, охранявшему темницу, лень было разбираться в тяжести содеянного и он просто ударил ее. Ударил прикладом мушкета в висок, и уже третий день она лежит в беспамятстве.
Сглотнув слезы, Чаран Индра прошептал молитву. Он уже не верил в богов, отвернувшихся от его земли, и молился привычно, но без души. Лал — так называл его старший брат. Лал — звонкий голосок его сестренки все еще звучал в ушах. Чаран Лал Индра — так было записано в податной книге сборщика налогов Британской Ост-Индской Компании. Запись появилась три года назад, когда в деревушку вошли английские войска.
Цветущее селение угасало на глазах. Первым делом колонизаторы увеличили налоги. Но это еще полбеды — хуже всего, что им запретили торговать собственной продукцией. Плетеные узорчатые корзинки из джута, роскошные ковры умелых рукодельниц, дивный мех бенгальской лисы и белый рассыпчатый рис — все это уходило за бесценок скупщикам Компании. В каждой из деревушек встали на постой гарнизоны, и если им недоставало еды, то староста отправлялся на виселицу.
И еще одна беда пришла вместе с англичанами. И без того скудные поля, страдающие от постоянных наводнений, были перепаханы под плантации опиума. В деревнях начался голод. Те, кто еще был полон сил и здоровья, бросали землю и поступали на службу в войска Компании. Иных ждала другая, печальная участь — участь бессловесных рабов на маковых полях. Добрая треть окрестных селений вымерла под корень.
Родная деревня Индры, всегда славившаяся шумной и богатой ярмаркой, пока еще держалась, но уменьшилась почти вполовину. Исчез детский смех с улиц, и не звучала задорная дробь бахии на вечерних посиделках. Давно он не видел страстной пластики гибких танцовщиц и не слышал мелодий печальной ситары.
А год назад его брат ушел в леса вместе с десятком крепких и отчаянных парней. Через три месяца их стало две сотни. Запылали оружейные склады гарнизонов, с пустыми руками возвращались в Калькутту караваны скупщиков Компании. В деревню зачастили дознаватели генерал-губернатора, а Компания объявила награду за голову его брата — тысячу гиней золотом.
И предатель нашелся. Темной дождливой ночью, когда даже гиббон не кажет носа из ветвей баньяна, а гроза лесов — бенгальский тигр — прячет свой рык в зевотной дремоте, его брат пробрался в деревушку на свиданье с невестой. Связали обоих. И казнь состоится сегодня. Сотня плетей для невесты и виселица для лейтенанта туземной роты, отказавшегося быть палачом для разбойника. Именно так объявлено в указе генерал-губернатора.
Бандит и поджигатель — так зовут его британцы. Мститель и защитник — шепчут в народе. И для него англичане уготовали особую честь: колесование. Брата привяжут к колесу, переломают все кости, позвоночник и привяжут пятки к затылку. И несколько дней он будет мучительно умирать в одиночестве, глядя в далекое синее небо; лишь птицы, что будут склевывать еще живую плоть, станут его проводниками в мир теней.
Он обязан его застрелить. Брат достоин умереть от пули, а не от рук палача. И Лал вызвался сам. Горячие головы из числа повстанцев предлагали идти на штурм, чтобы освободить своего вождя, но две сотни плохо вооруженных воинов против полка регулярной армии — это как хворостинка против взбесившегося слона. Туземную роту, на которую была слабая надежда, обезоружили еще вчера.
Лал всхлипнул, из последних сил сдерживая рыдания. Чтобы отвлечь себя от грустных мыслей, он еще раз ткнул шомполом в ствол, развязал кисет с порохом и осторожно отломил веточку тика, закрывающую обзор. Место он выбрал идеальное: бывшую ярмарочную площадь, на которую согнали все население из окрестных деревень, с трех сторон окружали густые заросли. Полтораста ярдов нешуточная дистанция, но не для него. С такого расстояния он не может промахнуться. Его старенький кремневый мушкет, ухоженный заботливыми руками, ждет своего часа и не подведет в нужную минуту.
Площадь загудела. Вооруженный конвой вытолкнул на лобное место связанных пленников. Все было готово к началу казни: виселица для непокорного лейтенанта, скамья для невесты брата и страшное колесо с тяжелым четырехгранным ломом. Брат гордо поднял голову вверх. Еще минуту… дать ему еще минуту жизни.
На сотом ударе трепетно бьющегося сердца Лал насыпал порох на полку и взвел курок.
— Братья и сестры! — зычный голос бунтаря пронесся над притихшей площадью. — Верьте мне! Наступит тот день, когда наша земля…
Договорить ему не дали — рослый конвоир с размаху ударил его по шее. Подогнулись колени, поникла буйная голова — лишь судорожный всхлип прошелестел в толпе.
Гордость поднялась в душе тринадцатилетнего мальчишки. Гордость за несломленного брата, которого британцы боятся даже перед смертью. Трижды глубоко вздохнув, он припал щекой к гладкому, нагретому солнцем прикладу.
Легкий шорох ветвей заставил его стремительно обернуться. Рука сама скользнула к поясу, пытаясь нащупать небольшой кинжал.
