было стал разворачивать стоявшую лицом к стене картину, потом глянул на Настю Кох, сказал:
— Не покажу!
Что побудило Тимура к разбору завалов? Скука и бессмысленное ожидание. Дело в том, что Тимура коварно ущучили на контрабанде.
— Если бы наркотики, да? Если бы оружие! Шуба хотя бы, да? — возмущался Тимур.
Погорел на ерунде. Купил во Франции две тысячи газовых платочков. Они не весят ни черта, заняли четверть чемодана, под двойным дном. Примерно четыреста долларов в Париже Сулейманов за них заплатил, а тут имел договоренность, что сразу отдаст за полторы. Тонкое, между прочим, решение, газовые платочки, остроумное. Но попался ушлый принципиальный таможенник.
— Делать нечего ему там на таможне, лучше бы девок драл, да? Извините, конечно…
Покровский про себя подумал, что девкам, разумеется, было бы лучше, а для государства удобнее как раз, что таможенник бдит на таможне.
С другой стороны, если бы государство не отнимало у циркачей и прочих артистов девяносто с лишним процентов зарубежных заработков, они, может, и не возили бы платочки.
Дело не заведено, правоохранительные органы и Госцирк совместно ищут сейчас выход, чтобы и порок не оказался безнаказанным, и публика не лишилась счастья лицезреть виртуоза. У Сулейманова уже гикнулись гастроли в Австрии, под угрозой осенний Ленинград, а…
— А, твою… — пнул с размаху Сулейманов одну из подарочных коробок, там что-то зазвенело.
— Сочувствую, — сказал Покровский.
— Платочки вез! Платочки! — и тут Сулейманов выругался на каком-то из языков, на каком точно — неизвестно. У него, как Покровский позже из любопытства выяснил, были предки из разных кавказских племен, даже разных религий.
— Может, я бабам своим платочки привез, а? — с возмущением обратился Сулейманов к Насте Кох. — У меня много баб.
Вел он себя как бы дружелюбно, но слишком нервно. Кравцов ни на секунду не расслаблялся, следил за всеми движениями хозяина, периодически фиксировал пистолет под мышкой. Покровский тоже бдел, особенно, когда Мцыри в своих хаотичных перемещениях оказывался рядом с выводком кинжалов на стене.
Чай чаем, однако, платочки платочками, но вопросы-то висят. Не ходил ли знаменитый циркач двадцать пятого мая вечером по двору с кинжалами и в галошах с чебурашкой? Не хотел ли девушку под дерево поставить с яблоком на голове?
Сулейманов сказал, что хотел, было дело.
Вытащил из коробки эти галоши дебильные, давно их ему подарили, не помнит где. Дебил какой-то тонкой кисточкой чебурашек на них нарисовал. Подарил вот, от чистого сердца. Дебил, да? А Тимур галош не надевал в жизни ни разу. Ну, решил попробовать. Великоваты, не мог дебил размер узнать. Обул да забыл, потому и вышел прямо в них.
Нервничал, не находил себе места!
Где галоши? Да вот они под столом.
Выпнул их наружу. Действительно, абсурд. Огромные черные галоши с яркими жизнерадостными чебурашками на корме. Один чебурашка нарисован нормально, а другой кривенький, кажется одноглазым.
— Выпивали в тот день? — спросил Покровский.
Тимур резко повернулся, цепко и колко глянул в глаза Покровскому. Тут как раз порыв ветра, хлопнула неприкрытая дверь комнаты, распахнулась дверь балкона, а по полу покатилась из-под шторы пустая иностранная бутылка, и Покровский перевел глаза на бутылку.
— Нет, не выпивал. Трезвый был. Нервничал просто. И больше такого не спрашивай, — сказал Тимур.
Хорошо. Взял, значит, яблоко, ножи, пошел во двор… И там предложил дочери шпрехшталмейстера… Не знал, чья дочь, а предлагал девушке. Она завизжала. Вернулся от греха подальше домой.
Дома гиря на глаза попалась, стояла на шкафу. Откуда гиря? Подвозил каких-то чумазых на машине в прошлом году. Проверили, все сходится, в день Циолковского как раз посадил Сулейманов, если ему верить, близ Калуги голосующих до Москвы. А они вонючие, не мылись пять дней. Высадил на хрен, пусть идут пешком. А потом смотрит — гиря в машине, на заднем сидении. Вывалилась, вряд ли специально оставили. Ну и валялась с тех пор дома. Думал как-нибудь при случае ею куда-нибудь запулить.
Взял гирю, вышел снова на улицу…
— В перчатках? — догадался Покровский. Увидел на тумбочке черные блестящие перчатки.
Конечно, в перчатках! Как с ножами еще пошел в первый раз — надел перчатки. Как на арену. Ну да, понятно. Свежих отпечатков потому и не было на гире, а что вообще никаких на ней не было — так Сулейманову наверняка помогает по хозяйству какая-нибудь тщательная женщина.
Почему на каркасы проследовал? Киношники хотят там трюки снимать, Тимура пригласить в фильм, водили его туда, показывали место, советовались. Интересное место. А тут вспомнил. Злость кипит, пар выхода требует. Ну и пошел туда, думал шугануть кого-нибудь. Ждал долго, никого. А тут бабки идут. Не стыдно бабок пугать?
— Ты мне объяснять будешь, что стыдно? — встал резко Тимур, пошел на Кравцова, но Кравцов ноги расставил и такое движение сделал, плавно качнулся, что циркач обострять передумал.
Принимает что-то, возможно, поувесистее алкоголя. Не мешало бы Сулейманову полгодика в санатории на Черном или, напротив, Балтийском море. Может себе страна позволить такой расход на выдающегося циркача.
Мцыри, будто мысли прочитал, развернулся:
— Капитан, я себя контролирую! Мне знаешь сколько лет? Сорок, капитан. Мне насрать, что ты там думаешь в голове.
И объяснил про бабок. Конечно, планировал пугнуть каких-нибудь лоботрясов или алкашей. Никак уж не божьих одуванчиков. Согласен, западло вышло. Согласен! Он не собирался, а одна бабка другой вдруг начала говорить, как много в Москве черножопых стало. Ну и не выдержал, ахнул гирей. Вот оно что.
Можно понять Сулейманова. Но «я себя контролирую» — явное преувеличение.
Почему с каркасов не прямо к Ленинградке пошел, а кругом через Песчаные? Тут циркач удивился, как его вычислили. Кругом пошел потому, что пройтись хотелось, скорости хотелось, разгона. А шарабан в ремонте. Так бы по Москве погонял. В рогатого сел потому, что он прямо вдруг перед носом остановился и двери, как занавес, распахнул.
А не был ли циркач на каркасах, на той же площадке за пару недель до события? Был. Когда тогда с киношниками ходили, запомнил эту площадку, а потом однажды сам ходил, да. Смотрел, примеривался, кинжалами думал в то же самое дерево попробовать.
— Места себе не нахожу, места, ты понимаешь, капитан, места не нахожу!
Чего тут не понимать.
— А вы не испугались тогда в машине?
Тут Тимур не понял. Настя Кох имела в виду, что если люди гирю оставили на заднем сидении, то не планировали ли они этой гирей-то водителя по голове. Тимур глянул на Настю Кох с легким презрением.
Но на прощание поцеловал ей руку. Пытался подарить кинжал. Настя Кох
