У меня лица и имена расплывались уже и перед глазами и в голове.
А он специально для нас купил самый роскошный столичный парк. В котором сказочным ароматом раскрылись сотни сортов роз.
Мне не верилось.
Под вспышки фотокамер. Под каждое поздравление я все сильнее сжимала его руку. Чтобы убедиться, что он здесь. Рядом. Что все это на самом деле!
Но…
Когда мы встали у алтаря, чтобы произнести свои самые заветные слова, весь мир исчез.
Остались только мы. Мы вдвоем.
И даже слов не нашлось.
Только они.
Громкие. Оглушительные удары сердцец. Сливающиеся в одно.
А в них…
В них каждый наш взгляд. Каждый шаг нашей дороги.
Мы стояли и смотрели друг другу в глаза.
А перед глазами проносилось все, что было с нами.
С самого начала.
С самого первого взгляда там. Еще в родительском доме.
— Навсегда, — шепчем мы одновременно единственное слово, сплетая наши руки.
«Навсегда»
Отдается в каждом ударе сердца.
— Ты всегда будешь моей жизнью, Мари. Моей единственной настоящей жизнью, — шепчет Бадрид, подхватывая меня на руки. — Я дышу тобой. Ты мой воздух. Мой кислород. Моя кровь. Я свихнусь, если тебя не будет рядом.
— Я буду рядом, Бадрид. Я всегда рядом. Потому что ты… Ты мое сердце. И только ты моя жизнь!
И мир перестает существовать.
И все становится неважным.
Только мы вдвоем. Рука об руку.
И наш пусть, усыпанный лепестками роз. Увитый цветущими розами.
И я верю. Верю. Каждым ударом сердца. Так теперь будет всегда!
Вся гарь развеялась ветром и осталась позади.
— Сын.
Я замираю. Крепче сжимаю руку любимого.
Бадрид обещал, что на нашей свадьбе будут все.
Он собирался сделать все, чтобы каждый пришел нас поздравить.
Не просто поздравить. А признать тем самым наш союз. Официально признать.
Но…
К этой встрече я все же была не готова.
До последнего верила, что Карим Багиров настолько упрям, что не появится на нашей свадьбе!
— Да, отец.
Бадрид выглядит каменно невозмутимым. Только сжимает в ответ мою руку в знак поддержки. Вскидывает голову, смело глядя в глаза отцу, который наверняка никогда не признает нашей свадьбы.
А я стараюсь не смотреть в его прожигающие черные глаза.
В них все кричит о том, что он не смирился.
Вместо этого рассматриваю мать Бадрида.
Тонкую, совсем миниатюрную женщину.
Ни один из сыновей совсем на нее не похож. Тонкие черты лица. Очень мягкие. Очень нежные. Наверное, если бы у них родилась дочь и пошла в нее, она затмила бы всю столицу своей красотой!
— Я признаю твою брак и твоего наследника.
Отец Бадрида чуть наклоняет голову.
— Каждый человек в этой жизни имеет право на ошибку. Я надеялся, что мои сыновья их не совершат. Но у тебя впереди долгая жизнь. Бадрид. На то, чтобы все осознать и все исправить. Мое слово такое. Аннулировать этот брак я не буду пытаться. Ребенка тоже признаю законным. На этом все.
— Ошибка, отец, решить, что власть и богатство самое главное в жизни, — Бадрид точно так же чуть склоняет голову. — Но в ней есть вещи намного дороже. Ты знаешь, что дорого. Знаешь цену всему. Но до сих пор не узнал, что есть на земле то, что бесценно.
Он увлекает меня дальше, к другим гостям.
— Бадрид, — шепчу, сжимая его руку. Тяну на себя.
— Это плохо. Он не смирился! Может, стоит попытаться поговорить с матерью? Как женщина женщину она может, меня поймет? Или хотя бы выслушает?
— Мари. У отца не бывает правильных решений, кроме тех, которые принимает он. Но то, что он пришел и все же признал наш брак законным. Ты даже не представляешь, как это для него много! Считай, что он переступил через себя и признал наш брак!
— Как ты в свое время?
Улыбаюсь, чувствуя, как отлегает от сердца.
В последнее время я стала забывать. Чего стоят для Багировых их принципы!
— Как я, — шепчет Бадрид, целуя мне руку.
— Может, сбежим отсюда?
Вкрадчиво шепчет на ухо голосом настоящего змея-искусителя.
— Торт нам привезут, а фейерверки будет видно даже и с другого конца света!
— Сбежим, — шепчу, выпуская из клетки голубей.
И знаю.
Там, на свободе, именно эти голуби обязательно соединяться и никогда не расстанутся
52 ЭПИЛОГ
* * *
— Бадрид!
Она кричит, сжав мою руку так, как будто способна ее оторвать.
Блядь. Кричит!
А я ни хера. Ни хера не могу сделать!
Я поставил на уши всю клинику!
По десять раз пообещал расстрелять всех врачей, которые на деле ни хера не врачи, а самые настоящие коновалы.
И руки им оторвать. И яйца отрезать.
Но ни хрена не помогает.
Моя девочка все равно кричит от боли! А все, что они способны сделать, это советовать ей правильно дышать и тужиться!
Какой урод вообще продал им чертовы дипломы? За какие бабки они получили звания лучших врачей?
— Тебе не надо здесь быть… Ты не должен!
Шепчет, обмякая от очередной судороги боли.
— Тсссс… Тс, маленькая!
А внутри все проворачивается так, как будто там сто ножей орудует. Перемалывают все кишки в фарш!
Никогда. Никогда я, мать его, не чувствовал себя таким бессильным!
Моей женщине, моей маленькой, хрупкой девочке так больно, а единственное, на что я способен. Это тупо протирать влажной салфеткой ее мокрый от пота лоб!
— Прости меня, Мари, — шепчу и сам себя ненавижу.
Ребенок слишком большой.
Но она отказалась от кесаревого, а я не настоял!
Может, надо было усыпить ее и не думать?
Только смотрю в ее глаза.
Глажу в ответ до побеления вцепившиеся в мою руку пальцы.
И, блядь, не могу.
Не могу пойти против ее воли. Против ее тихой просьбы!
Пока. Пока не могу!
Но если это продлится еще больше часа!
Плевать мне будет на все обещания!
