люди отгоняли их. В период роста рогов олени из-за нехватки солей готовы съесть все, что может восполнить их недостаток: угольки от костра, продукты и даже одежду.
Скитник, освободив собак, помог ставить чум и, сев на нарты, с интересом наблюдал за оленятами. Одни азартно гонялись друг за другом, другие отважно поднимались на задние ножки – словно собирались атаковать и тут же разбегались в разные стороны. Два взрослых быка паслись в стороне от всех. Корнея насторожил их понурый, истощенный вид. Подойдя к ним поближе, разглядел в довольно жидких испражнениях белых червячков.
– Игнат, вон тех хворых быков необходимо срочно изолировать, иначе заразят все стадо. Помет надо собрать и закопать, а я пока приготовлю настой сабельника и багульника для лечения.
Багульник искать не было нужды – он рос тут же в низинках, а вот на поиски сабельника ушло много времени. Приготовив наконец отвар, Корней принялся поить им больных животных. Те пили с жадностью – видимо, организм требовал именно этого взвара. На третий день эти олени ничем не отличались от здоровых.
Установились теплые, а временами благодаря незаходящему солнцу даже жаркие дни. Правда, по утрам чуть выше нуля, но к обеду припекает так, что можно загорать. А вот «ночью» воздух быстро остужает вечная мерзлота, прикрытая лишь тонким слоем оттаявшей земли.
Казалось бы, наслаждайся, радуйся теплу, да вот беда: стоило ослабнуть ветру, начинали свирепствовать беспощадные кровопийцы: днем – пауты, слепни, с вечера до утра – комары и мошка. Особенно страдали олени. Когда им становилось совсем невмоготу, они заходили в воду.
Корней в свободное время рыбалил. В первый же день намотал на крючок ворсистую нитку с шерстяного носка. Волоски разлохматил так, чтобы затопорщились во все стороны. С такой простецкой, зато «долгоиграющей» наживкой и удил. Хариуса в речке оказалось так много, что стоило наживке коснуться воды, как радужная рыба бьется на крючке. Клевало, правда, только в определенные часы. Особенно хорошо утром и ближе к вечеру. Часть улова отдавал жене бригадира, остальное, распластав, развешивал на ветру вялиться.
Океан. Одинокий старовер
Отъевшиеся на леммингах и хариусах собаки посвежели и начали выяснять в драках кто сильней и ловчей. Эти разборки порой принимали столь серьезный оборот, что скитнику приходилось вмешиваться и властным окриком разгонять забияк. Те тут же принимались наперегонки выражать хозяину любовь. Получив свою порцию ласки, успокаивались и счастливые рассаживались вокруг Корнея.
Щенок Пурги – Шустрый округлился, покрылся густой сероватой шерсткой. Одно ухо стояло стоймя, как и положено лайке, а вот второе подкачало – лежало на темени, как увядший листок. Видя, как ластятся к хозяину собаки, он, весело повизгивая и помахивая хвостиком, тоже путался у него в ногах.
Прошло две недели. Культя зажила. Юкола навялена. Можно трогаться в путь.
Провожать лучу подошли все кочевники.
– С Раучуванки не уходи, она, правда, извивается, как утиные кишки, но терпи, – напутствовал Игнат. – По ней до самого моря тропа. На каменной гряде и в устье избушки. Переночевать можно. По побережью тоже тропа. Она и выведет к Чаунской губе.
Борой уверенно вел упряжку, держась тропы, виляющей среди нескончаемых озер и болотин, заросших осокой. Корнею ничего не оставалось, как предаваться беззаботному созерцанию.
Занятая заботой о потомстве шумливая водоплавающая братия притихла. Тишину нарушал лишь писк комаров. Из травы то и дело с шумом выскакивали утки с утятами. А по воде улепетывала, невероятно быстро работая перепончатыми лапами, одна мать. Малышня же мгновенно исчезала. Вроде только что были – и вдруг нет!
Если бы Корней мог взглянуть на водоем сверху, то увидел бы, что утята затаились желто-серыми комочками под водой, держась клювиками за стебли. Над водной рябью торчали лишь ноздри.
У одного берега осока была срезана. «Неужто ондатра и сюда добралась», – изумился скитник. На открытой воде, если приглядеться, можно увидеть неподвижных, обомшелых старых щук, греющихся на солнце.
На быстринах речка приободрялась и с шипением бежала по россыпям камней. На пологих участках стихала и разливалась вольными плесами. Время в дороге скитник не терял – продовольственные запасы пополняли гуси, утки. Иногда удавалось подстрелить и зайца. Вечером они доставались лайкам. Юколу скитник берег.
На третий день лесотундра вспучилась невысоким кряжем, увенчанным по гребню каменными зубцами. Его склоны оживляли изумрудные лиственницы.
Речка, прорезая каменный барьер, напористо мчалась по базальтовым уступам на ровную, как стол, равнину, постоянно меняя цвет. До кряжа она была прозрачной, как стекло. По уступам скакала уже перламутровой лентой. Еще дальше становилась темно-зеленой. А совсем успокоившись, лениво текла среди покатых берегов почти черной, за счет глубины.
«Игнат говорил, что где-то на гряде должно быть зимовье», – вспомнил Корней. Обшарив берег, обнаружил лишь черный прямоугольник. Скитник с болью взирал на уголья.
«Зачем спалили? Кому мешало?» – недоумевал он. – «Прежде в избушке можно было укрыться от непогоды, обсушиться, поесть, а теперь одни головешки и покореженная жаром железная печурка. Ни обогреться, ни переночевать».
За речкой по тундре двигалась колышущаяся масса. Пригляделся – да это ж согжои! Ветвистая лавина катилась к океану на продуваемое взморье, где намного меньше кровососов.
Олени на ходу щипали траву. Следом, в некотором отдалении, трусила стая полярных волков. Серые «пастухи» сопровождали стадо, куда бы копытные ни устремлялись. Стоило какому-нибудь оленю отстать, как волки тут как тут: окружат
