— Когда люди дуки Местроса сломали дверь и ворвались внутрь, что-то случилось, и дом вспыхнул и сгорел полностью, вместе с ними… со всеми… и вашими, и людьми дуки… Я не давал приказа! Я вообще ничего не знал, пока мне не доложили от гуасила!
Вот тут он уже не врал.
Комес Агуиры, видимо, почувствовал это тоже.
Все присутствовавшие затаили дыхание: ожидали крови и смерти.
Скрипнули подмётки сапог, звякнули шпоры, раздались удаляющиеся шаги.
Где-то далеко хлопнула дверь.
— Встаньте, вице-король Заморской Марки, и помните, что вы принесли мне присягу не только за себя, но и за своих людей! — Произнёс мягко, но не без угрозы, юношеский голос. — Я жду от вас повиновения и помощи.
Снова скрип подмёток, неровные шаги. Потом шаги других людей.
Спальня опустела.
Хилсеана выбралась из простыней.
Вице-король сидел на краю ложа, сгорбившись.
Она обняла его за спину. Тот прижался к её груди:
— Ты всё слышала. Я не мог иначе. Я… хочу жить.
— Ты всё сделал правильно. Раз Император дошёл до Акебара и оказался у тебя во дворце — значит, это Император, а не самозванец. И ты по-прежнему вице-король. Значит, ты нужен, и тебя ценят!
— А мой род? А дука Местрос?
— Твой род? Много они тебе помогали? Дука Местрос, который делал здесь всё, что хотел, не считаясь с тобой?
— У него войско. В Акебаре его люди.
— У тебя тоже войско. И ты за него сейчас принёс присягу.
Тут ей пришла в голову довольно странная мысль:
— Ты знаешь… Ведь Император в Акебаре. А это, скорее всего, значит, что дука Местрос или проиграл, или вообще погиб.
Хилсеана нежно поцеловала вице-короля. Она и правда чувствовала к нему что-то, после того, как император оставил его править Маркой.
Вице-король ответил на поцелуй с неожиданной страстью.
Кто бы мог подумать — у Хилсеаны до тех пор никогда не было такой хорошей ночи с вице-королём.
2
— Ваше величество!
И здесь, в склепе, не дадут покоя. Кому на этот раз понадобилась вдовствующая императрисса?
— Госпожа!
Она продолжала смотреть на лицо покойного мужа, чьё тело, тщательно обработанное специальными составами и заклинаниями, лежало на наклонном, чтобы было виднее, смертном одре, крайнем в ряду таких же одр, уходящем в тёмную глубь погребальной галереи старого императорского дворца.
Лицо покойника уже начало усыхать. Пройдет половина года или чуть больше — и тело высохнет совсем. Кожа стянется и раскроет губы в саркастической ухмылке, как у всей его родни, лежащей здесь.
А пока он ещё был похож на живого, и вдова приходила к нему каждый вечер — объясняя это желанием помолиться за посмертие императора Лория Сеамаса, третьего этого имени, ушедшего к предкам, которых принято было называть святыми, хоть многие из них при жизни больше были похожи на грязных мерзавцев.
На самом деле она приходила сюда посмотреть на него, пока он остаётся хоть немного похожим на себя, поговорить с ним и поплакать, вспоминая свою жизнь, которая была счастливее, чем у многих женщин, ставших жёнами правителей.
Она любила Лория, и он любил её — насколько император может позволить себе любить одну женщину. Она родила ему семерых детей, и зачинала всех с удовольствием и радостью. Выжили трое — но старший сын недавно погиб, дочь вышла замуж и убыла к своему супругу в его королевство, а младший пропал в Заморской Марке при обстоятельствах, которые мало оставляли сомнений в его гибели.
Муж, и так страдавший от тяжелого недуга, который вызывал сильные боли после каждого приёма пищи, совсем сдал после смерти старшего, примеса Горгоро. Отец вкладывал в него всё: любовь, заботу, строгость. Воспитывал из него настоящего Императора.
И после его гибели прожил недолго.
Императорскую корону собиралась теперь подобрать сестра мужа — а точнее, семейство из Аттоу, алчное, хищное и наглое; семейство, которое вечно пробовало понемногу власть её мужа на прочность — и часто успешно, отгрызая от этой власти куски.
На вдову Императора они не много обращали внимания, понимая, что у неё, без сына-наследника, без влиятельной родни в Империи, без могущественных сторонников среди знати — у неё, иностранки — нет возможности им помешать. Собственно, от того, чтобы демонстрировать ей прямое пренебрежение, их удерживала только необходимость соблюдать внешние приличия — по крайней мере, пока не наступит срок, когда по закону дукесса Маста получит право возложить на свою пышную, хоть уже и седеющую, шевелюру императорскую корону.
Иналия Коссенская, вдовствующая императрисса, если и молилась над телом мужа, то не столько о его посмертии, сколько о чуде, которое спасло бы её последнего сына, и о мести золовке и её муженьку, дуке Долору из Аттоу, который — и в этом Иналия не сомневалась ни мгновенья — приложил руку к смерти её старшего сына, а возможно, и мужа. Кто знает, откуда взялась та жуткая болезнь, которая мучила Лория в последние два года…
Императрисса отвела, наконец, взор от смертного одра и величественно обернулась к своей старшей фрейлине:
— Ллониса?
Она так и не избавилась от коссенского акцента. На имперском фрейлину звали Льониза.
Фрейлина, она же давняя и верная подруга, быстро посмотрев по сторонам, приблизилась вплотную, вопреки этикету, и прошептала почти в самое ухо императриссы:
— Пришёл корабль из Марки, ваше величество. Ваш младший сын жив и принял корону в Акебаре!
— А вице-король — убит?
— А вице-король — принёс Клятву вашему сыну, ваше величество!
