Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
Вайолет приподнялась на локте; ее кости хрустели. Она поняла, что глотание не было единственной проблемой. Было больно вдыхать. Хотя она почти не дышала, каждый хрип вызывал горячую боль. Ей казалось, что кто-то засунул в ее горло пассатижи. Она перекатилась, стуча зубами, и ее вырвало еле теплым супом.
Возможно, Вайолет следовало испугаться, но ее единственной мыслью было добраться до собеседников матери – кем бы они ни были – прежде, чем та их спровадит. Она заставила себя осторожно подняться на ноги. Ее сердце колотилось. Сквозь близко растущие деревья она увидела четыре фары, похожие на глаза, смотревшие вдаль; на их фоне клубились выхлопные газы. Вайолет не сводила с машин взгляда, пока стремительно брела назад через лес, шлепая ногами по листве, усыпанной мусором. Ее лодыжки подворачивались на корнях деревьев, спрятанных камнях, раздавленных банках. Каждый новый вдох вызывал удушье.
Какая-то клаустрофобическая боль продолжала удерживать сознание Вайолет в ее теле, не давая отключиться. Она удерживала внимание на отдаленных голосах, двигателях и фарах. Разговор затих, и Вайолет услышала, как хлопнули дверцы машины. Она ускорила шаг, цепляясь руками за стволы деревьев, чтобы сохранить равновесие. Пока горят четыре фары, а не две, она не останется с матерью один на один. Пока их четыре, она не одна в лесу, не одна на целом свете.
Дверь машины распахнулась, на парковку хлынула песня Вана Моррисона.
– Вайолет?! – Это была Имоджин, бежавшая к ней сквозь бледный пар с дикими глазами.
Джозефина тоже двинулась к Вайолет. Ее публичная маска снова была на месте. Она прижала ладони к лицу.
– Вайолет! Милая, слава богу! Мы так волновались!
Ее брови подергивались, пытаясь изобразить выражение, которое могло бы сойти за материнскую тревогу, но ее испуганные глаза не знали, куда смотреть. Они то и дело возвращались к Имоджин. Джозефина, вечная актриса, пыталась просчитать свою аудиторию.
Вайолет изо всех сил пыталась произнести: «Я никуда с тобой не поеду», но все, что ей удалось выдавить, – это болезненный хрип. Она просто продолжала брести к Имоджин, даже когда Джозефина принялась тянуть ее за куртку, стараясь усадить в свой красный седан.
– Садись в машину, – сказала Джозефина. – Давай же, поехали домой! А потом поговорим о неприятностях, в которых ты оказалась.
Но Имоджин что-то заметила – то ли разодранный глаз Вайолет, то ли рвоту на ее джинсах, то ли выражение ее лица. Что-то.
– О боже, – выдохнула она. – О боже, Вайолет. Что Роуз с тобой сделала?
– Спасибо, Джин. Я обо всем позабочусь. Виола, садись в мою машину сейчас же.
Вайолет потребовалось много времени, чтобы ее поняли. Она мотала головой: «НетНЕТНЕТ». Отчаянно сбрасывала руки матери, которая только вцеплялась в нее снова, крепче, чем прежде, сжимая ее своими паучьими пальцами, от которых у Вайолет по телу ползли мурашки.
На лице Имоджин был испуганный, вежливый взгляд:
– Миссис Херст, я не думаю, что она хочет…
Джозефина усилила мертвую хватку на запястье Вайолет.
– Тебя это не касается, Джин. Перестань говорить за мою дочь. А вообще, прекрати разговаривать с моей дочерью. Точка. Нас бы вообще здесь не было, если бы не ты.
Имоджин, уронив челюсть, приложила руку к груди.
– Я?
– Да. Ты, твой брат и ваше дурное влияние. Марихуана. Секс. Богохульство. Это неподобающе! Если бы я была вашей матерью…
– Ты не их мать, Джозефина.
Вайолет, превозмогая головокружение, подняла взгляд и увидела Берил Филд. Она стояла между припаркованными машинами с повязанной вокруг головы пашминой, ее серьги мягко покачивались, а сквозь пончо крупной вязки просвечивали фары.
– Я думаю, будет лучше, если Вайолет проведет ночь у нас, – сказала Берил ровным решительным тоном. – Пойдем, дорогая. Имоджин, помоги, пожалуйста, Вайолет убрать велосипед в нашу машину.
По спине Вайолет пробежала дрожь. Она искоса взглянула на Джозефину, готовая к новой порции морализаторства. Она ждала, что мать поставит свою заезженную пластинку с обвинительной речью о бесхребетном, потакающем воспитании Рольфа и Берил – ту, которую она постоянно проигрывала при закрытых дверях. Но вместо этого она размеренными шагами направилась к своей машине. Прежде чем уехать в бесконечную черную ночь, подняв колесами фонтанчики пыли, она обернулась и сказала:
– Какой у тебя нынче прогноз, Берил? Я бы сказала, что ты уже труп. Но Вайолет говорит, еще недолго тебе все же осталось.
Берил поехала прямо в отделение неотложной помощи Кингстонской больницы. Имоджин сидела на заднем сиденье, плача и держа Вайолет за руку, пока та буквально выкашливала ей события прошедшей недели вместе со всеми признаниями, которые ее мать сделала у ручья. По меньшей мере трижды она останавливалась, не в силах продолжать, но детали все равно вырывались наружу. Она не могла держать их в себе. Она должна была рассказать обо всем до того, как Джозефина найдет способ перевернуть факты, до того, как она отыщет обоснование безумию.
– Я чуть было не осталась дома! – причитала Имоджин. – Но я забеспокоилась, что ты так и не позвонила. Всю дорогу я только и делала, что повторяла: «Я знаю, что это глупо. Я знаю, что рассуждаю, как сумасшедшая». Правда же, мам? Но оказалось, что я рассуждала как недостаточно сумасшедшая. Что было бы, если бы мы не приехали?
Берил постаралась, чтобы дорога была короткой, а музыка – негромкой и ободряющей. Она давила на газ и быстро ехала по крошечным улицам Кингстона с односторонним движением. Темный плющ и старые каменные дома поглощали свет фар, и Берил включила дальний. Она не вмешивалась в разговор подруг, и только один раз не сдержала свой шок, содрогнувшись от ужаса на нерегулируемом перекрестке, когда Вайолет рассказывала о том, как Джозефина переодевалась в одежду Роуз.
– Должно быть, она сошла с ума от горя, – прошептала Берил. – Временное помутнение рассудка.
Было ошибкой приписывать Джозефине нормальные человеческие эмоции. Но Вайолет не винила Берил. Берил была эмпатом, и в роли матери она была такой же, как и в обычной жизни – пыталась ставить себя на место других людей, пыталась взглянуть на мир глазами своих детей, их друзей и членов их семей. Мать Вайолет была ее полной противоположностью. Если кто-то отказывался принимать фантазию Джозефины за реальность, Джозефина отвергала его, причиняла боль или скрывала от посторонних глаз. Раздувшаяся от нарциссического ресурса, который давал ей Уилл, она, должно быть, почувствовала себя храброй и непобедимой.
– Исключено, – рассмеялась Имоджин сквозь слезы. – Помутнение рассудка у Джозефины постоянное.
Берил шикнула на нее.
– Вайолет, милая, я уверена, что ей можно помочь. Терапия. Что-нибудь.
Вайолет уклончиво кивнула, хотя сама она не была так уверена. У Берил был рак. Берил знала, что она больна. Она искала информацию, слушала врачей и активно, отчаянно хотела выздороветь. Джозефина, напротив, ни на секунду не допускала мысли, что причиняет боль себе или остальным Херстам. Вайолет знала, что, вызванная в суд, ее мать будет клясться, что она контролирует и манипулирует не больше, чем любая другая женщина на планете. Если терапевт попытается помочь Джозефине, она будет запугивать и стыдить его до тех пор, пока он не начнет чувствовать себя хуже, чем она, пока он не окажется слишком сломленным для того, чтобы смотреть на нее свысока. Для исцеления необходимо признать, что ты болен, но Вайолет знала, что Джозефина никогда этого не сделает. Ее мать предпочтет притворяться безупречной и вычеркивать из своей жизни все (или всех), что доказывает обратное.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
