Однажды холодным февральским утром он появился в Морен-аптеке на Випплингерштрассе и заявил дежурному провизору, что хочет немедленно говорить с доктором Корвиллом. Хозяин аптеки тут же вышел и спросил, чем он может быть полезен господину.
— Пожалуйста, мне нужен строфантин, — ответил Хенрик, изобразив на лице страдание.
— Вам известно, надеюсь, — ответил аптекарь с подчеркнутым сочувствием в голосе, — что препарат этот весьма токсичен и может вызвать нежелательные побочные действия. Поэтому вам необходим рецепт от врача.
— Я сам медик, — возразил Хенрик с улыбкой усталости на лице, — и мне это известно. Речь идет о том, однако…
— Я понимаю, — не дал ему договорить аптекарь, заговорщически подмигнув посетителю, — мы с вами коллеги.
— Это лекарство необходимо лично мне, — ответил Хенрик, несколько театрально потирая себя в области груди, — я из России.
— Херрьемин! — позвал аптекарь. — Есть у нас это в готовом виде?
Хенрик присел в углу на кушетку и устремил взгляд вдаль, словно пытался что-то вспомнить:
— Я мог бы скрыться. С опасностью для жизни, разумеется, но я в Вене и с ужасом вижу, что и Австрия заодно с Лениным.
— Австрия сражается до победного конца, — буркнул в ответ доктор Корвилл, — каждый капитулянт будет расстрелян!
— Эта страна кишит капитулянтами, — возразил Хенрик.
— Мы выиграем войну — точка! — заявил аптекарь.
— Цивилизованный мир уже проиграл ее, — возразил Хенрик.
— Я сам являюсь австрийским офицером, — не унимался аптекарь, — попридержите язычок, господин!
— Вы в курсе последних новостей? — спросил Хенрик.
— Новости вполне хорошие, — ответил доктор Корвилл.
— И вам известно, что произошло в России?
— Россия далеко. Меня это не касается.
— Имейте в виду, господин доктор, — угрожающе заявил Хенрик, — Австрию постигнет та же участь.
— Вы полагаете?
— Я не полагаю, а знаю твердо: большевизм — это такая зараза, от которой спасения нет.
Хозяин аптеки стал выходить из себя.
— Строфантина вы не получите — и точка! — сказал он раздраженно.
— Он национализировал фабрики, — не унимался Хенрик.
— Кто?
— Ленин. И землю разделил между чернью. Церкви полетели на воздух. А вы говорите, что новости вполне хорошие.
— Мы уничтожим всех врагов, — ответил аптекарь, — большевиков — в том числе.
— Или они вас, — возразил Хенрик, — если вы не примите во внимание происходящее.
— Еще пару дней, и они захлебнутся в собственном дерьме, — пригрозил аптекарь.
— Между прочим, — не унимался Хенрик, — вы их поддерживаете, насколько мне известно.
— Что вам угодно, господин? — не выдержал аптекарь, у которого глаза вылезали из орбит и кровь ударила в виски. — Немедленно замолчите или я вышвырну вас отсюда!
Хенрик встал и направился к выходу.
— Кто поддерживает этих бандитов? — вслед ему крикнул аптекарь.
— Австрия и Германия. Официально, ничуть не стесняясь. Вы продолжаете воевать против Англии и Франции, а с этими разбойниками, с этими отбросами общества вы заключили мир.
— А на скольких же фронтах должны мы воевать? Мы рады, что хоть на востоке нас оставят теперь в покое.
— Таким образом вы хотите обрести покой? У вас все национализируют, отнимут всю вашу собственность — все, что можно отобрать. Все станет общим — все: железные дороги, женщины, бани… Что с вами, доктор?
Владелец аптеки стал смертельно бледным. Он с трудом доковылял до прилавка и выдавил из себя едва слышно:
— Аптеки тоже?
— Разумеется, — ответил Хенрик.
— Никогда! — прохрипел в ответ аптекарь голосом простуженной сипухи. — Слышите — ни-ког-да! У нас подобное — не-воз-мож-но!
— Ну что ж, — ответил Хенрик, — берегитесь, доктор, ваших сотрудников. Они только и ждут подходящего момента, чтобы взять реванш. И ваша аптека будет национализирована. Вот увидите.
— Нечто похожее у меня уже было, — ответил аптекарь, — бабенка одна, но я ее выгнал.
— Тем хуже, господин доктор, — продолжал Хенрик нагонять страху, — она вернется, чтобы отомстить.
— Что вам от меня нужно, вы, изверг? — прохрипел аптекарь, с трудом глотая воздух.
— Один порошок строфантина для моего сердца.
— Похоже, мне самому уже пора принять это лекарство, — тяжело вздохнул доктор Корвилл и поплелся в рецептурную. Он прилег там на кушетку, свернувшись калачиком.
Хенрик поспешил за ним, бегло осмотрел его и констатировал собравшимся сослуживцам:
— Коронарный склероз, господа, с образованием тромба в одном из сердечных сосудов…
* * *
Однажды апрельским вечером 1918 года дядя Хеннер не нашел ничего лучшего, как устроить сеанс парапсихологической связи с покойным братом Лео. Дела шли — хуже некуда. Натан все еще играл «Аве Мария» на Западном вокзале, однако теперь ему почти ничего не подавали: денег у людей просто не было. Вена голодала. Вся система снабжения столицы было разрушена. Продовольственных запасов в стране оставалось максимум на три недели.
У кайзера Карла решительно не было времени принимать в Шёнбрунне изобретателя цветной фотографии, и Розенбахам попросту не оставалось ничего другого, кроме как попытаться искать спасение в потустороннем мире.
Собралась вся семья: Мальва и Хенрик, которые снимали теперь меблированную комнатку на Флориангассе, обе кузины — Хелли и Штеффи, бабушка и, разумеется, Яна, которая стояла рядом с Хеннером, готовая в любую минуту прийти ему на помощь в его подготовке к сеансу.
Вся обстановка и общий настрой должны были в полной мере соответствовать духу предстоящего общения. И хотя большинство участников этого таинства относились к нему скорее скептически, ни у кого не вызывало сомнений, что для спиритического сеанса подходит лишь черное одеяние. Разумеется, и сама комната, в которой вызывался дух усопшего, была убрана соответствующим образом. Из нее, к примеру, было вынесено все, что могло иметь хоть какое-то отношение к предметам развлекательного свойства, включая книги неподобающего содержания. Привезенный из Рима крест Хеннер прикрепил к стене. Для этого он вбил в нее два стальных крючка, тщательно выверив горизонтальность их взаимного расположения с помощью ватерпаса.
Все это способствовало созданию атмосферы особенной взволнованности, абсолютно необходимой для успешного проведения подобных ритуалов. Никто не проронил ни звука. И только Мальва вдруг нарушила эту таинственную тишину.
— А крест-то для чего, дядя Хеннер? — прошептала она. — Папа же был евреем?
