Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
Наша подготовка проходила на разных площадках, поскольку мы учились всему, от ремонта оборудования до проведения экспериментов по многим научным дисциплинам. Однажды в Космическом центре имени Джонсона я был на занятии со специалистом по материаловедению, который учил группу астронавтов пользоваться на МКС новым прибором – печью для нагревания материалов при нулевой гравитации. Рассказывая о свойствах печи, он продемонстрировал образец размером с мячик для гольфа, подвергнутый «прокаливанию», и многократно повторил, что он стал «тверже алмаза». Я усомнился и попросил разрешения проверить. Он с улыбкой протянул мне образец.
– Он действительно тверже алмаза? – уточнил я.
Услышав подтверждение, я положил образец на пол и занес над ним ногу, вопросительно глядя на ученого.
– Смелее! – подбодрил он.
Я с силой опустил ногу, во все стороны разлетелись осколки образца. Он явно не был «тверже алмаза». Этот случай стал частью стереотипных представлений обо мне, распространившихся среди определенного круга людей в НАСА, – будто я не уважаю научную работу, которая ведется на космической станции. Действительно, я не ученый и научные исследования никогда не были главной причиной моего стремления в космос. Однако, даже если не наука побудила меня стать астронавтом, я с огромным уважением отношусь к научному поиску и ответственно подхожу к собственному участию в нем. В конце концов, испытание того образца из печи было примером использования научного метода с целью приобретения знаний.
Еще одним сугубо русским элементом подготовки к космическому полету было изготовление индивидуального ложемента для каждого члена экипажа. Впервые став членом дублирующего экипажа, я поехал в компанию «Звезда», которая делает кресла «Союза» и скафандры «Сокол», а также скафандры для выхода космонавтов в открытый космос и катапультируемые кресла для российских военных самолетов. Вместе с врачом экипажа НАСА и переводчиком-специалистом по медицинской терминологии я поехал из Звездного Городка на другой конец Москвы через многие мили московских пригородов. На огороженной и охраняемой территории компании «Звезда» мне помогли улечься в контейнер наподобие маленькой ванны и всего залили теплым гипсом. Когда гипс затвердел, мне помогли выбраться и предоставили возможность посмотреть, как работает старый, повидавший виды техник с бородой, как у Толстого, больше похожий на художника, чем на техника. Его огромные огрубелые руки с длинными чуткими пальцами скульптора вырезали лишний гипс, создавая идеальный шаблон моей спины и ягодиц.
Через несколько недель я снова приехал на «Звезду» для примерки нового ложемента и последующей ужасающей процедуры проверки герметичности – полтора часа в индивидуальном скафандре, куда подано давление, лежа на спине в индивидуальном же ложементе. Кровообращение в нижней части ног оказалось нарушенным, и испытание стало пыткой. Все космонавты и астронавты боятся этой процедуры, но если кто-нибудь жалуется, то слышит категоричное: «Если вы не можете вытерпеть эту боль сейчас, как справитесь с ней в космосе?» Я никогда его не оспаривал, однако аргумент неубедительный: в космосе вы терпите неудобство, зная, что это спасает вам жизнь. Через несколько недель я снова участвовал в проверке на герметичность, на сей раз в вакуумной камере – этот ритуал призван вселить в нас уверенность в надежности скафандра. Подобные мероприятия могут казаться скорее ритуалами посвящения, чем технической необходимостью, как и многие традиции российской космической программы. В ближайшие годы мне предстояло пройти эти болезненные ритуалы еще дважды.
Мы прилетели на Байконур за две недели до назначенного времени старта. Утром в день старта прошли процедуру надевания скафандров и проверки их герметичности, а также поговорили с нашими близкими через стеклянную стену. Приехали на гагаринскую стартовую площадку, по дороге пописав на колесо автобуса, и забрались в капсулу. Среди прочих действий, необходимых для обеспечения готовности к полету, была конфигурация параметров системы подачи кислорода – это задача второго бортинженера, в данном случае моя. К концу обратного отсчета, когда я работал с одним из кислородных клапанов, мы услышали громкий визжащий звук. Предположили протечку сжатого кислорода в кабину и оказались правы. Я немедленно закрыл клапан, но масштабная утечка возобновлялась бы при каждом его открывании, неизбежном по время полета.
По указаниям Земли Саша попытался взять ситуацию под контроль, стравив кислород через клапан люка в бытовой отсек над нами и далее за борт через клапан, выходящий наружу. Он отстегнул ремни, чтобы сесть и дотянуться до клапана, расположенного прямо у него над головой. Я следил за данными на наших LCD-мониторах, обращая пристальное внимание на парциальное давление кислорода в сравнении с общим. Проделав ряд вычислений в уме, я пришел к выводу, что содержание кислорода в капсуле близко к 40 %, при котором многие материалы могут легко воспламениться даже от маленькой искры.
Все астронавты знали, что экипаж «Аполлона-1» погиб во время тренировки при пожаре в своей капсуле, поскольку она была заполнена чистым кислородом, и крохотная искра вызвала воспламенение спускаемого аппарата, обклеенного изнутри ворсовыми лентами велкро. НАСА навсегда отказалось от идеи использования в капсулах кислорода под высоким давлением. Более того, крышка люка корабля «Аполлон» была переделана так, чтобы открываться наружу – как и во всех последующих пилотируемых средствах выведения на орбиту. Но не у русских. Крышка люка нашего «Союза» открывается внутрь, и, если бы возник пожар, расширяющиеся горячие газы оказывали бы огромное давление на нее, поймав нас в ловушку, как команду «Аполлона-1». Пока Саша пытался дотянуться до клапанов, ерзая в кресле, металлические застежки его ремней звякали о голый металл внутренностей капсулы. Помню свою отчетливую мысль: «Лучше сейчас быть подальше отсюда».
Когда Саша вернулся в кресло и стало ясно, что пожар нам не грозит, мы обсудили ситуацию. Я решил не озвучивать опасение по поводу опасности возгорания и заметил только:
– Скверно, что сегодня мы не улетим.
– Да, – согласился Саша. – Мы будем первым с 1969 г. экипажем, чей полет отменили после пристегивания ремней.
Это потрясающая статистика, если вспомнить, сколько раз отменялись старты шаттлов за считаные секунды до запуска и даже после включения главных двигателей.
Нас прервал голос из Центра управления полетами:
– Ребята, приступайте к проверке «Соколов» на герметичность.
Что? Мы с Сашей переглянулись с одинаковым выражением: «Какого черта!» Уже шел отсчет последних пяти минут перед запуском. Саша поспешно начал пристегиваться. Уже была активирована система аварийного спасения, и в случае опасности ракета катапультировала бы нас без предупреждения. Не будучи пристегнутым, Саша, скорее всего, погиб бы. Мы закрыли гермошлемы и лихорадочно провели проверку герметичности. Менее чем за две минуты до старта мы были готовы и устроились в креслах в ожидании расставания с Землей.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
