Мы прошли еще немного вперед. Пещера явно увеличилась в размерах – теперь мы в жалком свете факелов не могли даже стену слева от себя разглядеть. Мы попытались чуть изменить направление, надеясь, что так скорее достигнем центра огромного подземного зала, но уже через пару минут поняли, что теперь вообще не видно стен. Собственно, видны были лишь две пересекающиеся у наших ног подковы пляшущего желтого света от горящих факелов, а дальше со всех сторон стеной стояла непроницаемая тьма. Она была настолько плотной, что казалась физически ощутимой. Мы попытались вернуться назад, к месту, где можно было видеть хотя бы одну стену, и, видимо, сделали это недостаточно точно, так что некоторое время кружили на одном месте, пытаясь отыскать в зловещей темноте хоть какое-то направление, пока окончательно не потеряли ориентиры.
Теперь, даже если бы нам и удалось отыскать стену, мы бы все равно не поняли, какая это стена – правая или левая; пол в пещере имел столь незначительный уклон, что и по нему мы вряд ли смогли бы определить, куда идти, чтобы вернуться к входу. У меня было ощущение, словно чья-то ледяная рука проникла ко мне в грудь и больно стиснула сердце. По-моему, Билл испытывал схожие чувства; он даже честно признался, что «мы, пожалуй, здорово влипли, черт побери эту пещеру».
Мы решили двигаться как бы по расширяющейся спирали, надеясь на одном из ее витков наткнуться на стену, но тут мой факел замигал и потух. Я вытащил из рюкзака запасной факел и попытался поджечь его от факела Билла, но безуспешно. Слишком влажным и слишком холодным был воздух вокруг. А через несколько минут погас и его факел. Мы тупо смотрели, как тают во тьме последние искры, и я почувствовал, что силы мои на исходе. Пришлось сесть и объяснить Биллу, что мне необходимо хотя бы несколько минут передохнуть. Он сказал, чтобы я оставался на месте, а он продолжит поиски стены и станет как можно чаще стучать мачете по камню, чтобы я его слышал и сразу отвечал ему тем же – таким образом мы и будем поддерживать связь.
Некоторое время в темноте отчетливо слышались шаги Билла, но вскоре и они как бы растворились в шелесте или шепоте, что постоянно слышался в пещере. Было настолько темно, что я, даже поднеся пальцы к самым глазам, не смог их разглядеть. Я попытался представить, что вокруг безлунная ночь, что я в гостях у сестры и ее мужа, что я просто вышел пройтись по Солсбери-Плейн, но отчего-то в этой пещере ни моих умственных усилий, ни моего воображения было недостаточно. Вскоре Билл резко ударил по камню три раза, и я ему ответил.
Через некоторое время у меня перед глазами стали мелькать завивающиеся спиралью красные и зеленые частицы – нечто подобное видишь, если закрыть глаза и сильно нажать на веки. Но сейчас мои глаза были открыты, а мелькание не исчезало, даже когда я, изо всех сил напрягая зрение, пытался рассмотреть во тьме хоть что-то реальное; не исчезало мелькание частиц, когда я смеживал веки, надеясь заслониться от неприятных видений. Эти светящиеся частицы обретали различные формы и вес – то становились текучими и жидкими, то с силой давили на глаза, точно мощный световой поток, состоявший уже не только из красных и зеленых огоньков, а переливавшийся всеми цветами радуги. Они, собираясь в стайку, с легким шумом носились передо мной, как стая скворцов.
Я просто не знаю, как описать, в каком состоянии в тот момент пребывали моя душа и разум, чтобы не показаться душевнобольным, или чересчур впечатлительным, или попросту притворщиком. Я ожидал, что непрерывное мелькание огней усилит владевший мной страх, но ничего подобного не произошло. Напротив, я совершенно успокоился. Страх мой словно растаял, я ощущал, что нахожусь в полной безопасности, но у меня словно больше не было тела, и я больше не существовал ни в одной конкретной точке пространства. Ну а если ты никто и не существуешь нигде, то разве на тебя можно напасть? Разве ты можешь испытывать страдания? Разве ты можешь умереть? Постепенно эта цветная фантасмагория начала сама собой претворяться в некие образы. Мне представилось, что я стою на балконе, но не на земле, а в более высоких воздушных сферах, и вижу всю свою жизнь: детство, проведенное в Читтагонге и Патне, где однажды прямо во время завтрака на стол упала змея. Я видел нашего пункаваллу, «слугу с опахалом», у которого была изуродованная нога; отца с матерью, на редкость плохо подходивших друг другу, моих ужасающих дедов, уроженцев Нортумберленда («Гог» и «Магог» – так называл их мой брат). Я видел наш дом в Кентербери и то, как плакала моя мать, понимая, что отныне ей предстоит вечно испытывать на себе все прелести английской «ревматической» погоды… Все подробности той моей жизни казались на редкость милыми, нежными, очаровательными, но совершенно неважными, точно мир детских игрушек, которому суждено быть бесследно уничтоженным. И все же мысли о прошлом наполнили меня ощущением удивительного покоя, какого я никогда не испытывал. Возможно, это и было то самое состояние души, которого стараются добиться индийские факиры и буддийские монахи.
Затем передо мной возникла группа мальчишек из нашей деревни, которые голышом купались в мельничном пруду – там река замедляла бег и разливалась довольно широко. Я почувствовал, как одежда как бы сама собой слетает с меня, и вот я уже бултыхаюсь в холодной воде среди бесчисленных серебристых пузырьков воздуха, а вокруг так и мелькают белые руки и ноги моих приятелей – Соломона, сына нашего кузнеца, который всегда носил в сапоге нож, и того рыжего мальчишки, которого мой дед как-то поймал, когда тот ставил силки на кроликов, и выдрал хворостиной, и моего кузена Патрика, который в девятнадцать лет погиб во время пожара в каком-то доме. Я плыл, очень стараясь держать голову повыше над водой – мне вдруг стало страшно и показалось, что я могу утонуть. И вдруг прямо передо мной появился Эдгар. Я протянул к нему руки, он подхватил меня под мышки и вместе со мной поднялся высоко над землей, устремляясь навстречу свету и потокам воздуха…
А потом вдруг оказалось, что это вовсе не Эдгар, а Кристофер. Умирающий Кристофер. Кристофер в последние часы своей жизни, когда его загорелая кожа стала красной, туго натянутой, шелушащейся, и от него ужасно воняло потом и экскрементами, а глаза его были так расширены, словно он с ужасом рассматривал нечто далекое и жуткое. Время от времени изо рта у него вылетали какие-то бессвязные слова: «Сядь, сядь, сядь… Ключ, ради бога… Лошади сегодня утром…» Кристофер крепко сжимал меня в своих объятьях, и, как я ни пытался вырваться, мне стало ясно, что вскоре он умрет и заберет меня с собой.
И тут «Кристофер» перестал быть Кристофером, а превратился в существо с рисунка Семперсона, одновременно похожее и на человека, и на медведя, и на ящера. Я видел кусочки подгнившей плоти, застрявшие в желтых зубах чудовища, видел его глаза, похожие на оранжевые мраморные шарики, видел, как в его шерсти копошатся бесчисленные вши и блохи…
Вдруг видения кончились, и я вновь оказался в полном одиночестве, перепуганный и замерзший, а вокруг была лишь непроницаемая тьма страшной пещеры, и больше всего мне хотелось вернуться обратно, в свои сны или видения.
Я понимал, что прошло какое-то время, но я, безусловно, его не проспал – даже после самого крепкого и долгого сна человек все же сознает, что и в его «отсутствие» окружающий мир продолжал существовать, тогда как меня окружала абсолютная пустота и я чувствовал себя книгой, из которой была целиком вырвана и выброшена некая глава. Я лежал совершенно голый, завернутый лишь в кусок парусины. Вокруг была темная ночь, но я сумел разглядеть свою одежду, которая сушилась у горящего костра. Меня охватывал то холод, то жар. Над головой у меня был укреплен с помощью двух шестов еще один кусок парусины – этакое примитивное укрытие. Я чувствовал себя совершенно больным. Но жизнь возвращалась ко мне, хотя и довольно странным образом: я словно рассматривал огромную диаграмму, по которой двигалась крохотная фигурка, носившая мое имя. Постепенно я вспомнил, что мы с Биллом довольно далеко углубились в пещеру, пытаясь отыскать Эдгара и Артура…
