Книга Краткая история семи убийств - Марлон Джеймс

Дом. Если прислушаться, мисс Ким, то ты называешь это место даже не так, как называет его Чак. Сейчас я войду в гостиную, думая о взрывах в автобусах, а он скажет: «Йоу, как оно? Как там у милашки тормашки?», и я почувствую себя, как крольчонок в безопасной норке. Хотя нет. Это какая-то дурь несусветная из дурацких книжек, перестань, ради бога, о ней думать, Ким Кларк. Времени уже под вечер, обычно он к этой поре дома. Я уж обычно и ужин успеваю сготовить – делаю я это походя, иногда под его подначку («Уау, малыш, я и не знал, что у ямайцев рис со специями», – сказал он прошлым вечером). Тьфу, ты глянь, до чего тебя довела твоя задумчивость: опять под окно налетели чайки. Теперь вот я женщина, живущая в соседстве с чайками. Чаек я на дух не переношу. Эти блядёшки что ни день машут своими бесстыжими хвостиками и гадят, как незваные гости, да еще и обсиживают мою террасу – дескать, пошла вон, стерва, теперь это наша терраса, мы здесь живем. Не знаю, с чего они взяли привычку прилетать: еды снаружи нет, а уж я сама на говно изойду, а корма им не дам. К тому же они такие неуемные и галдящие, а улетают, только завидев Чака. На меня им ронять с высокой колокольни. Я знаю, что они там кумекают. Думают, дескать, мы здесь вообще были первые, задолго до того, как ты начала щемиться с мужиком, да и до него мы тоже здесь были. Галдят так, будто рассказывают что-то про меня. А ну убирайтесь от моего окна, или мой американец Чак вынет свое американское ружье и пим-пам всем вам по соплям, свинец в башку, всем вам ку-ку… Бог ты мой, с какой такой поры я стала изъясняться, как в дешевых комиксах и мультиках?

Сегодня я буду любить его волосы. Буду думать о его волосах, какие они каштановые, с легкой рыжинкой, когда доходят до щек, и как ему нравится носить их по-солдатски коротко, но теперь он их отращивает, потому что я сказала «милый, из тебя получился бы симпатичный пират» – сказала как бы невзначай, думая, что фраза уйдет в никуда, но он заронил ее в себя, так что теперь он мой сексуальный пират. Сексуальным я его никогда не называла. Наверное, потому, что называла «милым».

Сексуальный. Секси.

Сексуальный – это Джон, как там его по фамилии. Ну этот, генерал Ли из «Придурков Хаззарда»[132] – не тот, который с каштановыми волосами, он слишком мужиковатый, а тот, который Джон; поспорить готова, что его звать Джон. Секси. Люк Дьюк пересаживается из кузова в кабину пикапа, а сам ногой приминает свое достоинство – интересно, другие женщины тоже это замечают или только я? Ким Кларк, ну ты, блин, и извращенка. Этот Джон, он как будто никогда не носит трусов. На этой неделе «Придурков Хаззарда» будут показывать по спутниковой тарелке. Я знаю только одну такую крупную тарелку: на здании телевидения Ямайки в Кингстоне, но Чак поставил такую себе на крышу.

Да, сегодня я буду думать, как люблю то, что он собирается учудить со своими волосами. Вчера я любила, как он всегда на входе в дверь снимает головной убор: «йоу, мэм». Перед любой дверью. А позавчера я любила, как он называет меня «мисс Ким» всякий раз, когда я при трахании насаживаюсь сверху – не то чтобы мне это нравится, оно мне даже совсем не нравится (я имею в виду «мисс Ким», а не процесс), но я люблю, что это так нравится ему. А чего б оно не нравилось – жахаться с черной сучкой, которая по оконцовке доводит его до безумия (насчет знойных ямайских девчонок он, должно быть, слышал уже за два года перед тем, как приземлиться здесь со своим кульманом и стояком). «Стояки» американцы называют «жесткачами». Мне кажется, несуразно. Никакой он, Чак, не жесткий. Он милый. Мой мужчина мил, он обходительный и добрый, а уж как он поднимает меня на руки! Как будто я из картонки, но при этом руки у него такие мягкие и нежные, и он поднимает меня и ставит на кухонный прилавок, улыбается и говорит: «Ну, чё как, пупсик обо мне скучал?» А я задумывалась об этом не раз и считаю, что да, я по тебе скучала, потому что когда тебя здесь нет, то я остаюсь наедине со своими мыслями, а я ненавижу думать, так ненавижу, что шло бы оно к чертям. Думает пусть лучше Чак. В том числе о переезде. И решает, что прихватить с собой, а что оставить за ненадобностью. Первую часть этой мысли я люблю ох как больше, чем вторую. Хотя стоп, это все глушняк. Выстрел в голову.

Бог мой, Ким Кларк… А ну-ка вдох, выдох, выдох, вдох. Вот уже третий раз я называю себя Ким Кларк, не подумав перед этим, что мне нужно называть себя Ким Кларк, или хотя б после того, как сказать: «Глянь-ка, я назвала себя Ким Кларк». Даже это размышление насчет Ким Кларк, оно насчет того, что я достигла точки, где мне даже не нужно думать ни об этом, ни о каком другом имени. Ну ее нах, эту персону. Понятно? Я говорю «нах», как американцы; как Чак, который все еще говорит по-старому: «черт» – прикольно. Чак и его «йёптыть». Он когда по понедельникам смотрит вечерами свой футбол, то у него постоянно «йёптыть то», «йёптыть это» или «и это, йёптыть, зовется растянутая оборона». Никто в этой игре не использует ног, но все равно это зовется футболом. Меня прикалывает, как американцы утверждают, что что-то зовется так-то или эдак, хотя на самом деле оно совсем так не зовется. Вроде футбола, где никто не использует ног и у которой нет скончания. Прошлый раз я была вынуждена просидеть с Чаком всю ту хренову игру и сказала: «Милый, так долго не кончаться должен только секс», а он на это назвал меня своей «секси-шлюшкой». Это мне тоже не понравилось; одна из двухсот ошибок, которые мужчины каждый день совершают в отношении женщин, с которыми живут, и это заставило меня задуматься, со сколькими же женщинами он на самом деле занимался сексом. В принципе, он не урод. Нет, он смазливый. В смысле, симпатичный. На сегодня, знаете ли, три тысячи ямайских женщин возненавидели бы меня за то, что я с ним. Я имею то, чего вы, пиздёвки, только желаете. Я, Ким Кларк. Давайте-ка, заполучите это, если хватит борзости.

Да нет. Вру, конечно. Я знаю фактически, что ямайские женщины вовсе не ищут днем с огнем белых мужиков из иностранцев. Большинство их даже не имеет представления, как они выглядят нагишом. Они думают, белые мужики состоят из одних мудей без хренов, что лишь доказывает, что эти женщины никогда не видели порнухи. Возвращаюсь я домой по солнцу, в три часа дня. Монтего-Бэй смотрится как Майами, где ты, Ким Кларк, ни разу не была. Но все равно иду и надеюсь, что Чака дома нет. Рискованно. «Чего это ты так, незваной гостьей?» – могу я услышать от него и последнее время слышу нередко, отчего мне начинает думаться, что каждое исходящее из меня слово чем-то таким запятнано. Но это не то, над чем я хочу задумываться, я просто хочу провести сколько-то времени одна. Опять я несу чушь, как какая-нибудь щебетунья-янки, и уже так долго, что даже не могу вытряхнуть из головы всю эту америкосовскую дребедень. Прошу вас мыслить конкретно! На отсутствие Чака я надеюсь потому, что хочу спокойно сесть на тахту, слушать свое дыхание и смотреть по ящику «Готовим на воке с Яном»[133], а мозг у меня пускай отдыхает, потому как все это – эта жизнь, эта ходьба, эта трепотня, это сидение в пространстве, которое все-таки не мое, – все это чертовски трудная работа. Само существование – трудная работа. Просто жесть. Хотя нет. Жесть – это, бомбоклат, сама жизнь. Иногда вот даже приходится сквернословить.