Джеймс смеется, но я рада, что он перешел к словесной атаке. Я бы действительно удивилась, если бы он был вежлив и предупредителен, если бы не был собой. Я не отвечаю ему. Надеюсь, что из коридора донесется звук шагов или чьи-нибудь голоса и я смогу позвать на помощь, но почему-то в больничном крыле необычно тихо. Даже тележку не провезут и дверь не скрипнет.
– Она не такая огромная, как ты, Сью, но это только вопрос времени. – Он смотрит на Шарлотту. – Меня до сих пор передергивает, когда я вспоминаю твои жировые складки, рукоятки любви на твоем теле, твой огромный живот, твою вульву… как ты вообще умудрилась кого-то найти, кто с тобой лег, я не знаю… загадка!
– А об изнасиловании ты давно ничего не слышал, а?
– Изнасиловании? – Мертвенный взгляд перемещается на меня. – Изнасилование подразумевает, что ты забираешь что-то девственное от кого-то невинного, но ты никогда не была невинной, Сьюзи-Сью. Ты всегда была грязной шлюхой, которая с годами не изменилась.
– Нет, не была. Я была нормальной двадцати с небольшим лет девушкой, у которой было полно бойфрендов и отношений на одну ночь. Я не была девушкой легкого поведения, дикаркой, необычной или грязной, или потасканной, или чем-то еще, с чем ты меня сравнивал.
– Правда ранит, Сьюзи-Сью.
– Но это ложь, а не правда. – Слова лились из меня, я не могла их остановить. Двадцать лет я думала об этом, мысли бродили во мне, умирая невысказанными. Я старалась блокировать их, но чем больше я сопротивлялась, тем сильнее они становились. Неудивительно, что они просочились в мои сны. – Ничто из сказанного тобой не было правдой, Джеймс. Ты старался заставить меня стыдиться себя. Сожалеть о жизни, которой я жила, потому что не мог принять тот факт, что я жила до тебя. Но к двадцати годам почти никто не бывает чистым листком, ты не знал? Как бы тебе ни хотелось, но к двадцати у всех уже есть прошлое.
Он качает головой.
– Все еще гордишься тем, что ты шлюха, понятно. Двадцать лет прошло, а ты так и не переучилась.
– Ты меня вообще любил, Джеймс?
Он вздрагивает, словно вопрос его обезоружил, потом медленно моргает и приходит в себя.
– Конечно. Ты была любовью всей моей жизни…
– Нет, Джеймс. – Я потихоньку открываю ящик столика у кровати, пытаюсь нащупать пальцами нож для бумаг, что-нибудь острое, что могла бы использовать в качестве оружия, но все, что мне удается найти, это новая упаковка платочков. А еще что-то гладкое, квадратное и кожаное. – Я не была любовью всей твоей жизни. Если бы ты по-настоящему меня любил, то принял бы меня с прошлым, но вместо этого ты заставил меня страдать, потому что я не соответствовала идеальному образу, который ты себе создал.
Его рот кривится в гримасе отвращения.
– Ты обманула меня, Сьюзи, заставила поверить в то, что ты не такая, как все. Что ты красивый ангел, но ты им не была. Ты была, как все, – грязной шлюхой, лондонской потаскухой. Ты была недостаточно особенной для меня.
Он приближается к Шарлотте, проводит указательным пальцем по ее скуле, потом дотрагивается до ее головы, гладит рукой по волосам, потом – еще раз. Его взгляд напряжен, он глубоко и тяжело дышит носом.
– Мама тебе внушила? – добавляю я, когда он придавливает Шарлотте веко пальцем. – Внушила, что такому особенному мальчику нужна совершенно особенная девочка? И бог пошлет Джейми ангела, который будет беречь себя специально для него, да?
– Я же берег себя для тебя, – он перестает трогать Шарлотту и тянется ко мне через кровать. Я отшатываюсь назад, как только понимаю, что он тянется к моей шее. Если я не могу позвать никого на помощь, то должна как можно дольше отвлекать его от Шарлотты. Я должна стать для него приманкой.
– Нет, ты не берег, Джеймс. Ты девственность потерял с проституткой.
– И ты думаешь, я этим горд? То, что должно было достаться особенной женщине, стать знаком единения душ, стало грязным половым актом со шлюхой.
– Но в том не было моей вины.
– Нет, – Джеймс начинает плакать и берет Шарлотту за руку, прижимает руку к губам, склоняет голову. – Не было твоей вины, – слеза пробегает по его щеке. – Прости меня, Сьюзи, я так виноват перед тобой за все. Ты не потаскуха и не шлюха. Ты красивая, добрая и сердечная женщина. Я никогда тебя не заслуживал. Поэтому я и был так жесток с тобой. Я хотел, чтобы ты не вынесла и ушла.
Я смотрю на него потрясенная. Он плачет, слеза бежит за слезой, мы смотрим друг на друга, никто из нас не готов говорить дальше, но вдруг… вдруг тишину разрывает далекий разговор двух женщин в коридоре. Я смотрю на дверь, кричу ли я? Бегу ли? Но если побегу, то Шарлотта останется с ним один на один, а это слишком опасно. Тогда только кричать. Я открываю рот и…
Хрясь! Звук такой, будто ломают куриную кость, словно собака ее перегрызает. И я оборачиваюсь на звук. Джеймс держит Шарлотту за правую руку, за запястье. Ее мизинец отогнут под неестественным углом, под девяносто градусов. Палец зашел за ладонь, так его вывернули.
– Приветик, мамочка, – Джеймс говорит детским голосом, машет мне изуродованной рукой дочери, сломанный палец хлопает, как крыло. – Посмотри, я сломала пальчик.
– Отстань от нее, ты, урод! – я кидаюсь к ним, падаю на койку, упираюсь коленом, пытаюсь наброситься на Джеймса, оттолкнуть его от дочери, но он слишком быстр и ловок. Он отталкивает меня, и я заваливаюсь на Шарлотту.
Я борюсь, чтобы встать, но Джеймс хватает за правый локоть и выкручивает так, что давит им на горло Шарлотте, на трубку, которая соединяет маску на ее лице и кислородный аппарат. Трубка выпадает… из груди Шарлотты вырывается какой-то страшный звук, она… дышит…
– Если только заикнешься, чтобы позвать на помощь, – говорит Джеймс, впиваясь пальцами в мою руку, его лицо – в нескольких миллиметрах от моего, щекой он меня прижал к койке, – я ей все пальцы переломаю, один за другим, а ты будешь смотреть. А потом я сверну ей шею, поняла?
Я киваю.
– Давай, вставай.
Я стараюсь встать, но Джеймс хватает меня за волосы. Он тащит меня и привязывает к изножью койки, так, чтобы я оказалась четко напротив него. По мне пробегает волна страха, потом он еще сильнее хватается за мои волосы, я падаю на колени.
Несколько секунд, кажется, ничего не происходит. Единственные звуки в комнате – это бибиканье аппарата в углу и дыхание Шарлотты. Я закрываю глаза и готовлюсь к удару, к тому, что со мной произойдет что-то страшное. Но раздается скрип ножки стула по линолеуму. Джеймс садится и начинает говорить.
– У меня разбилось сердце, когда я понял, что ты ушла, – он говорит спокойно и медленно, шепчет, и я боюсь на него посмотреть через спутанные волосы. Он сидит на стуле возле Шарлотты, уронив голову на руки. – Я пошел к флористу в перерыве на обед и купил тебе цветы. А по пути домой зашел в магазин детской одежды на Хай-стрит, я его раньше вообще не замечал. Витрина так и манила, и я не смог устоять. Знаешь, что я купил там?
