Киан Джай погасил спичку, положил ее в фарфоровую вазочку и, повернувшись к Флортье, протянул к ней руку. На его коже плясали отблески пламени. Флортье шагнула ближе и напряженно сцепила пальцы.
Он был чуть выше нее, на полголовы, хотя издали и казался высоким. Черные глаза шарили по ее лицу, и она не могла выдержать эти взгляды; она опустила веки и все-таки ощущала кожей жгучий жар его глаз. Руки Киан Джая легли на ее плечи и скользнули за пазуху халата. Глаза Флортье закрылись, и она затаила дыхание. Его руки были мягкие и теплые, от их прикосновений по ее коже разливалось блаженство. От него исходил приятный запах, тяжелый и земной, – запах мыла, сандалового масла и пряностей. Он прикоснулся губами к ее щеке, к шее, а руки в это время развязали пояс халата; гладкий шелк с шелестом соскользнул с ее плеч. С блаженным стоном Флортье выдохнула воздух из легких. Ей нравилось, как его руки гладили ее тело, все выпуклости; так к ней до сих пор не прикасался ни один мужчина. Так ласково, бережно, почти с благоговением.
Она заморгала, когда он взял ее за талию, позволила отвести себя к кровати, сбросила туфли и растянулась на красном шелке. Украдкой посмотрела, как он снимал халат. Он был стройный, с широкими плечами, узкими бедрами и выпуклыми мускулами на груди и животе. Его кожа была гладкая, без волос; ноги выглядели сильными и жилистыми, словно он много бегал в юности. Она увидела, что он хочет ее. Он оказался крупнее, чем она ожидала: Рут как-то рассказывала, что у ее подруги-француженки как-то раз был клиентом богатый китаец, и потом та поделилась впечатлением – показала мизинец.
Киан Джай лег рядом с ней и продолжал гладить, целовать ее тело. Флортье блаженно стонала, по телу растекалась блаженная истома, ей хотелось большего. Она довольно засмеялась, когда он перевернул ее на живот, провел по позвоночнику сначала пальцами, потом языком и поцеловал ямку на копчике.
Он протянул руку к комоду; тихонько звякнуло стекло. Она тихонько вскрикнула, когда на спину капнуло что-то холодное и мокрое, но тут же растаяла от блаженства, когда он втер приятное масло в ее кожу, промежность и складку между ягодицами. Потом он положил одну руку на ее бедро, а другой отодвинул ягодицу.
– Туда не надо, – хихикнула она и сжала мышцы.
Но тут же пронзительно закричала, когда он вонзился в нее; она цеплялась пальцами за шелковую простыню, извивалась, пытаясь вырваться, но он еще крепче держал ее за бедра, а другой рукой прижимал к матрасу. Флортье орала, умоляла – перестань, больно, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – но Киан Джай не останавливался.
Пока не сделал свое дело.
Вся дрожа, Флортье плелась по полутемному коридору; она с трудом передвигала ноги, опиралась одной рукой о стену, а другой придерживала на груди полы халата. В конце коридора ее уже поджидали служанки. Они взяли ее под руку, отвели в ванную, помогли залезть в приготовленную ванну и стали мыть, потом помазали ей мазью больное место. Еще не отошедшая от потрясения, вызванного стыдом, болью и отвращением, Флортье покорно отдалась в их власть. Они натянули на нее ночную рубашку, уложили в постель и глоток за глотком напоили чаем со вкусом травы, от которого она сначала впала в забытье, а потом погрузилась в глубокий сон без сновидений.
Острый запах защекотал ноздри Флортье, а когда она вдохнула воздух полной грудью, он оказался насыщен ароматами цветущего сада. Она приоткрыла глаза и увидела золотые полоски света, падавшие сквозь прорези в ставнях, а в них – пляшущие пылинки. Она провела языком по губам и рту, в котором оставался странный привкус, почмокала и полностью открыла глаза. На лице расплылась улыбка, когда ее взгляд упал на большой букет тропический цветов, стоявший в вазе на полу рядом с кроватью. Москитная сетка была откинута, и Флортье залюбовалась его экзотическими формами и яркими красками. Потом она направила глаза дальше и тихонько вскрикнула.
С сигаретой в руке, в коричневом костюме Киан Джай сидел на стуле перед туалетным столиком и наблюдал за ней. Воспоминание о минувшей ночи вернулось с полной силой и ударило ее, словно кулаком, так же жестко и больно.
– Доброе утро, – тихо произнес он, нахмурив брови. Но тут же его губы растянулись в улыбке. – Я был ночью, пожалуй, несколько… чрезмерным.
Она поскорее повернулась на бок, прижала к животу подушку и, вытаращив от страха глаза, смотрела, как он потушил сигарету, встал и направился к ней.
– Пожалуйста, не надо, – жалобно простонала она и сжалась в комок, когда он опустился на матрас, лег рядом с ней и пробормотал что-то успокаивающее. Она вздрогнула всем телом, когда он дотронулся рукой до ее щеки.
Его губы нежно прижались к ее лбу, вискам, и она всхлипнула и немножко успокоилась. Но потом у нее зашевелилась догадка, что, возможно, он в самом деле не хотел ничего плохого, и она боязливо подняла на него глаза.
– Я не хотел сделать тебе больно, – прошептал он, и Флортье показалось, что его суровое лицо чуточку смягчилось. – Ты – моя первая белая женщина. Я слышал, что вам это нравится. Я был опьянен твоей красотой и не владел собой. – Его пальцы непрестанно гладили ее щеку. – Ты простишь меня?
Флортье молчала. Место, в которое он проник против ее воли, все еще болело. Она чувствовала себя так, словно ее посадили на кол. Мышцы болели после безуспешных попыток вырваться из его рук, а в костях еще сидели потрясение и отвращение.
– Больше такого не повторится, – бормотал он у ее виска. Он полез рукой в карман пиджака и достал что-то блестящее. У него в пальцах покачивался браслет, золотой браслет тонкой работы со шлифованными камешками акварельных цветов.
– Ты простишь меня?
И шестьсот флоринов в месяц.
Сглотнув, Флортье нерешительно кивнула, а ее рука схватила украшение. Он прижал ее к груди, и она почти не сопротивлялась и сжимала браслет, словно опасаясь, что он отберет его в любой момент. А он покрывал поцелуями ее лицо; ей хотелось отвернуться, когда его губы приблизились к ее губам, но она не сумела противостоять его нежным ласкам. Ее губы раскрылись сами собой, а язык выдвинулся навстречу его языку. Поцелуй был влажный, но не слюнявый; она ощутила запах табака и черного чая с жасмином. У Флортье приятно защекотало внизу живота, и ужасы минувшей ночи отошли на задний план.
Теперь она уверилась, что это было лишь недоразумение.
Как он и объяснил ей.
31
Бейтензорг, 17 июля 1883 г.
Якобина, любимая,
в твоих письмах мне мерещится озабоченность, почти подавленность. Что тебя так удручает? То, что пройдет еще много времени, прежде чем мы действительно сможем идти рука об руку по нашему жизненному пути? Или, наоборот, тебе кажется, что все происходит слишком быстро? Я надеюсь, что ты уже достаточно хорошо меня знаешь; я – терпеливый человек и никогда не стану принуждать тебя к чему-то. Кроме того, у меня твердый характер, я отвечаю за свои слова, будь то сегодня, завтра или через несколько лет. Сколько тебе нужно времени, столько я и буду ждать тебя, терпеливо, без спешки.
