Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
Поразительно, как на суде обнаруживается и мстит за себя любая не решенная воспитателем проблема, любое халтурное распоряжение или запрещение, любой недосмотр. Вечерние волнения в спальне, шум в спальне – целый ряд мелких надоедливых вопросов весь год с математической точностью бил тревогу, говоря, что вопрос о необходимом количестве сна для детей не решен и требует урегулирования. Суд оказался здесь действительно беспомощен, тут необходимо было или явное насилие, то есть палка, или решение этого труднейшего вопроса, исходя из психофизических потребностей ребенка.
Каждый невыполнимый, а значит, педагогически халтурный приказ неутомимо «стучится, дабы ему отворили», домогаясь уступок и отклонений от системы. Каждый ребенок, которого не удается подвести под общий закон, должен так же законно стать исключением.
И здесь необходима сведущая творческая и беззаветная мысль воспитателя. Неумелый учитель не справляется с классом. Появляется суд – и вот ученики прилежно учатся, хорошо себя ведут. Да ведь это было бы чудом, и притом чрезвычайно милостивым по отношению к воспитателю, но убийственным для детей.
Прежде чем решиться распустить суд, я пережил много тяжелых минут. Ребята, правда, не все, а только некоторая немногочисленная, но очень беспокойная группа, использовали суд в своих интересах. Когда им было выгодно, они уважали суд, а когда суд стеснял, потешались над ним. Беспорядок вкрадывался сначала в мелочах, но что будет, если чувство безнаказанности укоренится? Не со всеми делами можно ждать целую неделю. «Не буду чистить картошку, не буду делать уборку». Ну и отдали под суд, что не чистит картошку. А что было делать? А бывало и хуже. «Раз меня отдали под суд, значит, делать уборку уже не нужно, я не буду убирать, ведь вы уже на меня подали в суд».
А приговоры были легкие. Ни один состав судей не отважился дать выше четырехсотой статьи. Бдительная оппозиция всегда поддерживала это сопротивление применению высших статей. Основная разница между судом присяжных и товарищеским судом в том, что судьи и обвиняемые в товарищеском суде знакомы между собой и тысячью нитей связаны друг с другом. Дать тут большую статью – значит идти на неприятность. Все мы знаем, как иногда неприятны и хлопотны суды чести. А главное, зачем давать против воли большую статью и подвергать себя нареканиям, раз все равно это ничему не поможет?
Мнения о суде разделились. Наряду с небольшим числом прямых врагов и сторонников суда существовало значительное большинство, которое считало, что, хотя суд и приносит пользу, он нуждается в реорганизации.
«Вообще нам суд нужен, но от такого суда, как у нас, мало пользы». «Для одних ребят он хорош, а другим не помогает». «Со временем наш суд будет очень даже полезен». «Вот если бы наш суд был другой, он был бы нам очень нужен».
Эти несколько анкетных ответов хорошо иллюстрируют отношение ребят к новому институту.
Рассматривая суд как попытку, которая может провалиться, я первым делом старался собрать возможно больше фактического материала. Не располагая временем, я давал только общий набросок процесса. Любопытно было все: статистика и казуистика, рядовые дела и дела необычные, отношения между обвиняющими, обвиняемыми и судьями. У меня складывалось убеждение, что в будущем секретарем суда должен быть руководитель-воспитатель, а не воспитатель и администратор в одном лице.
Суд нужен, необходим, его ничем не удастся заменить.
Суд должен иметь колоссальное воспитательное значение. К сожалению, мы еще до суда не доросли. Мы еще не доросли или у нас еще не доросли.
Суд не вошел величаво в нашу жизнь как важный законодательный акт, а проскользнул пугливо и смиренно. Однако, распуская суд, я ясно чувствовал, что совершаю государственный переворот, и, возможно, я и обманываюсь, так восприняли это и дети. «И что теперь будет?»
Некоторые ребята «спокойно вздохнули», избавившись от зоркого контролера. Некоторые, желая доказать, что суд был не нужен, вели себя лучше. Определенная группа допытывалась, откроется ли суд опять и когда. Кроме того, изрядная группа ребят мало интересовалась как судом, так и вообще всеми вопросами общежития.
Среди теоретических обвинений, предъявляемых суду со стороны, чаще всего повторялось одно:
«Суд приучает детей к сутяжничеству».
Для меня, а наверное, и для каждого воспитателя, нет «детей» вообще, а есть отдельные дети, настолько разные, настолько диаметрально противоположные, настолько своеобразно и по-разному реагирующие на окружающее, что это огульное обвинение должно вызывать снисходительную улыбку. За весь год не было ни одного факта, который позволял бы утверждать, что суд приучает детей к сутяжничеству, наоборот, многие факты, как мне кажется, говорят о том, что суд учит детей, что сутяжничать невыгодно, вредно и бессмысленно. Под влиянием и на фоне суда совершалась, по-моему, колоссальная работа осознания условий и законов общежития. Кто не относится с пренебрежением к ребячьему обществу, кто понимает, что это «мир», а не «мирок», того цифра три тысячи пятьдесят дел должна убедить, что судьи не могут вдаваться в подробности. Иначе потребовалось бы несколько толстенных томов. Я хочу подчеркнуть лишь одно: у нас из ребят не вылечился от сутяжничества только один. Многие же вылечились и, вероятно, надолго.
После перерыва в судопроизводство внесены три важных дополнения:
1. Недовольные решением суда имеют право по истечении месяца подавать на кассацию.
2. Некоторые дела изымаются из-под ведения суда и передаются судебному совету.
3. Дети имеют право подавать в суд на воспитателей и вообще на взрослых.
Я не могу позволить себе вдаваться в подробности.
За полгода я подал на себя в суд пять раз. В первый раз, когда я выдрал мальчишку за уши, во второй, когда выставил одного мальчугана из спальни, в третий, когда поставил в угол, в четвертый, когда я оскорбил судью, в пятый, когда несправедливо заподозрил девочку в краже. По первым трем делам я получил двадцать первую статью, за четвертое – семьдесят первую статью, за последнее – седьмую статью.
Каждый раз я подавал пространное показание в письменном виде.
Я категорически утверждаю, что эти несколько судебных дел были краеугольным камнем моего перевоспитания как нового, «конституционного» воспитателя, который не обижает детей не потому, что хорошо к ним относится, а потому, что существует институт, который защищает детей от произвола, своевластия и деспотизма воспитателей.
Сейм дома сирот
Дежурства в Доме Сирот имеют семилетнюю давность и получили боевое крещение уже во многих интернатах. Кухня, прачечная, инструменты, забота о здании и надзор за младшими детьми отданы в ведение воспитанников, из десятилетних дежурных преображающихся в четырнадцати-, пятнадцатилетних воспитателей. Продолжает издаваться газета, два года работает без перебоев суд. «Мы достаточно зрелы, чтобы попытаться осуществить самоуправление». Так возник сейм, о котором покамест нельзя сказать ничего определенного. Сейм насчитывает двадцать депутатов. Пятеро ребят составляют избирательный округ; тот, у кого четыре голоса, становится депутатом. Голосуют все, депутатом же может быть только тот, у кого нет ни одной судимости. За нечестными ребятами (воровство, мошенничество) признается право на реабилитацию. Сейм утверждает изданные судебным советом законы или отклоняет их. Сейм устанавливает юбилейные дни и присуждает памятные открытки. Если суд правомочен принимать решения об исключении воспитанников, то сейм обязан добиваться, чтобы от него зависело принятие новых ребят и удаление старших и даже воспитателей. Рекомендуется осторожность, границы компетенции сейма надо расширять постепенно, ограничения и предупреждения, пусть и многочисленные, должны быть ясные и недвусмысленные. В противном случае лучше не организовывать выборов, не инсценировать игры в самоуправление, не вводить в заблуждение себя и детей. Такая игра неэтична и вредна.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
