Книга Ричард Длинные Руки - бургграф - Гай Юлий Орловский

Дом Джорджа, третьего сына Бриклайта, выглядит изящной игрушкой: перекупил у разорившегося дворянина, ничего перестраивать не стал, так что и здание не потеряло благородного облика, и я без помех пробрался на второй этаж.

Стража только у входной двери, я продвигался медленно, затаиваясь и прислушиваясь. Отыскав спальню, тихохонько приоткрыл дверь, в ноздри шибануло сладкими ароматами пряных трав. Темно, в дальнем углу слабый огонек светильника, но и он отгорожен, чтобы свет не падал на глаза спящего.

Я на цыпочках подкрался, к благовониям примешивается запах вина. Папин сынок безобразно пьян, успел даже обблеваться прямо в постели, мразь...

Он что-то пробормотал во сне, я накинул петлю на горло, рванул, затягивая. Он захрипел, просыпаясь, ухватился обеими руками за веревку, но та уже врезалась в шею. Я рывком сдернул с постели и потащил в другую комнату, откуда просматривается балкон.

Джордж на ходу пытался ухватиться за дверной косяк, я с наслаждением хряпнул дверью, послышался дробный хруст, Джордж забился в беззвучном хрипе. Лицо побагровело, глаза выпучились, я дернул и потащил через всю комнату, сгребая роскошный ковер. Джордж снова пытался дотянуться хоть до чего-то, но я пинками отбрасывал его руки, беспощадно бил в лицо, превращая его в кровавую маску, топтал и без того искалеченные кисти рук.

На балконе лунный свет упал на его лицо, я увидел в глазах дикий ужас.

— От...усти... — донесся хрип. — Всё... что хочешь...

— Хочу, — ответил я.

— Что...

— Чтобы того, — ответил я с нажимом, — что вы проделали с Амелией, не было...

Он прохрипел:

— Что тебе эта...

Я без труда поднял его тело и перевалил за балкон.

— А ты еще меньше...

Он ухватился за перила, перебитые тяжелой дверью пальцы как-то держат, я быстро закрепил другой конец веревки. Лицо Джорджа из багрового стало синим, он задыхался, просипел:

— Я сейчас упаду... Не убивай... Возьми всё...

— Беру, — ответил я. — Жизнь.

Пальцы его разжимались, но я не стал ждать, ударил каблуком. Со сдавленным хрипом сорвался, и тут же веревка натянулась, как струна. Я бесшумно исчез с балкона, пробежал через анфиладу комнат, в коридоре горят светильники, не удержался и без всякой необходимости перевернул все четыре, выливая горящее масло на ковры.

На улице можно бы и не останавливаться, опасно, но я задержался на перекрестке, наблюдая, как в окнах особняка вспыхнуло красное пламя. Когда загорелись шторы, огонь выметнулся наружу и осветил свисающее с балкона безвольное тело. Из дома напротив донесся крик, наконец-то заметили, я повернулся и проходными дворами заспешил от опасного места.

Вскоре послышались свистки городских сторожей, цокот подков. Пронеслись с палашами наголо отборные стражи. Я выждал, когда цокот удалился, а обыватели не спешат голыми выскакивать на улицу, быстро пронесся еще три квартала, лишь тогда замедлил шаг, уже обдумывая, как подобраться к Рунтиру, второму сыну Бриклайта.

За полночь едва перевалило, а я уже в здании, купленном Бриклайтом для Рунтира. Больше похоже на маленькую крепость, даже на тюрьму для особо опасных: толстые стены, низкие своды, крохотные окошки, множество магических ловушек, на них Рунтир денег не пожалел, а вот слуг то ли отпустил на ночь, то ли не желает их в своем доме...

Точно так же отыскал спальню, Рунтира помню плохо, собирался закончить одним ударом меча, уже занес для удара, но фигура под одеялом забормотала женским голосом и повернулась на спину. Я приставил ей к горлу лезвие ножа.

Женщина распахнула глаза, они сразу же в ужасе полезли на лоб, я предостерегающе прижал палец к губам.

— Тихо!

Она попыталась кивнуть, но не решилась, холодное лезвие прижато к белой нежной коже. Я прошептал:

— Ты кто?

— Мария...

— Жена?

— Господину Рунтиру? — перепросила она шепотом. — Нет, я не ему жена...

— Понятно, — ответил я. — Ладно, выяснять не буду, чья ты жена, но партнера для забав выбрала неудачно. Закрой рот и давай руки... нет, за спину, дурочка.

Я сорвал шелковый шнур с кровати и крепко связал ей руки, точно так же связал ноги, а затем, подумав, зачем-то грубо загнул ноги и привязал их к рукам. Видел где-то, что так делается, хотя и не понял зачем. Рот заткнул, она смотрела жалобными глазами, явно умоляя взять от нее всё-всё, оставив только деньги, вещи и жизнь, я посмотрел без сожаления, знала бы она, в каком виде ко мне приходит Санегерийя... и сегодня наверняка придет.

Под гардероб у Рунтира целая комната, то есть не просовываешь за одежкой руку в небольшой тесный шкаф, а входишь в комнату, где вдоль стен развешаны сотни разных костюмов, и выбираешь, выбираешь, выбираешь, как пидор или транссексуал, я в них разбираюсь не особенно, но инстинктивно чувствую враждебность, как любое посягательство на наше общее мужское достояние или наши завоевания.

Спальню Рунтир украсил своеобразно: сам женственный, чувственный, упадет в обморок от вида порезанного пальчика, но на стенах топоры, ножи, дротики, пара мечей с драгоценными камнями в навершиях, а главное сокровище — старинный рыцарский щит с затейливым гербом над изголовьем.

Я рассматривал из-за портьеры, похоже, этот отпрыск спекулянта собирается обзавестись дворянством. Послышались шлепающие шаги, будто приближается тюлень, Рунтир вошел голый, но не потому, что принимал ванну — пахнуло немытым телом, — просто в этом шик и крайняя распущенность: пройти от отхожего места через комнату голым, не гася света!

Я с дротиком в руке вышел из-за портьеры. Он увидел связанную женщину, остановился как вкопанный. Но прежде чем издал вопль, я ткнул острием копья в спину. Он обернулся, глаза полезли на лоб, попятился и рухнул в кресло.

Я замахнулся, он прошептал:

— Не убивай!.. Я всё отдам...

— Отдашь, — подтвердил я. — Жизнь отдашь...

— Но...

Бешенство утроило силы, я ударил с такой силой, что острие проломило грудь, как яичную скорлупу, и застряло в спинке кресла. Он дернулся, уставился непонимающими глазами, изо рта хлынула кровь. Полагал, что мы начнем долгий разговор, я захочу поупиваться своим положением победителя, но я помню, что любители на этом и горят, а профи всё делают сразу и молча.

Надо уходить, но бешенство еще застилает кровавой пеленой глаза, я выхватил меч и двумя ударами отсек руки, это за те кровоподтеки, что оставил на теле Амелии. Они шлепнулись на пол и еще несколько раз дернулись, словно рыбы на сковороде. Надо уходить, но я отсек гениталии и швырнул их на пол, пусть увидят и решат, что я отрубил их сперва, потом — руки, а убил уж в самом конце, как сделал бы каждый, исступленно жаждущий мести.