«Я уеду, — почти спокойно думал Максим. — Только бы не расплакаться на выезде. Ничего, как-нибудь сдержусь. Как будет тяжело без Кармелиты… Даже фотографии ее нет… Вспомнил. Вспомнил! От кого-то я слышал, что Света сейчас рисует ее портрет. Срочно надо бежать к Светке. Выпросить портрет, выкупить… В крайнем случае — украсть». И улыбнулся, представив заголовки в управской прессе: «Наклонная дорожка Максима Орлова…».
Звонок в дверь. Максим стоял, как с креста снятый.
— Боже мой, Максим… Что с тобой случилось? — спросила Светка.
— Прости, Свет, что без звонка. Мне поговорить с тобой нужно.
— Ну, говори… Кофе будешь?
— Нет, спасибо, я на секунду. Скажи, пожалуйста, а ты портрет Кармелиты закончила?
— Почти… — Света кивнула в сторону картины, стоявшей на мольберте. — А, собственно, что? Ты для этого пришел?
Максим не ответил на вопрос, а сразу сказал:
— Подари мне его.
— Что? Максик, да ты с ума сошел! Во-первых, он не закончен, а во-вторых… да…
— Я понял, я понял, Свет… Давай, ты скажи, сколько он стоит. Я куплю. Серьезно. Мне плевать. Пусть он даже не закончен. Портрет нужен мне, понимаешь? Скажи, сколько он стоит.
— Макс! Ты сумасшедший! Портрет не закончен…
— Понятно, дураку полработы не показывают.
Света засмеялась:
— Ну, примерно так. Не нужно денег. Если тебе так приспичило — я отдам его. Но когда закончу. Хорошо?
— Плохо… Я уезжаю сегодня. Очень хотелось бы взять его с собой. Понимаешь?
— Нет. Не понимаю. Ты же вернешься. Я его доделаю, и ты заберешь. Насколько ты едешь?
— Навсегда.
— А-а-а… Ну… Так… Нет, ты знаешь, давай я все-таки сварю себе кофе…
Света ушла на кухню. А Максим сел напротив мольберта и посмотрел на портрет долгим, грустным взглядом. И даже погладил его. Здоровой рукой.
Света вернулась с кофе. И для себя, и для Максима.
— Так, а теперь давай еще раз. Только спокойно и по порядку. Ты уезжаешь навсегда?
— Да.
— А Кармелита знает об этом?
— Нет.
— Очень красиво. Почему это вдруг ты решил уехать, все бросить, ничего ей не сказав? А?
— Потому что я русский, а она цыганка. И она не пойдет против своих традиций. А то ты не знаешь…
— Нет, Максим, я ничего не знаю. Давай сейчас позвоним Кармелите и все узнаем.
— Света! Кармелите звонить не надо. Оставь телефон! Послушай меня. Мне очень тяжело далось это решение. И я не хочу, чтобы Кармелита узнала об этом, пока я в городе. Понимаешь?
— Боже мой… Что же вы с собой творите-то?..
— Так что насчет портрета?
— Забирай.
— Спасибо.
— Макс?
— Да.
— Куда ты собираешься ехать?
— Не знаю, Свет. Россия большая. А я маленький. Найдется мне где-нибудь местечко.
* * *
Ну вот и все. Баро попросил ее оставить этот дом. Не в первый раз. Рубина собралась очень быстро. Решила уйти тихонько, ни с кем не прощаясь. Слава ж богу, не на тот свет уходит — еще увидится со всеми. Да по дороге Груша встретилась.
— Рубиночка, значит, все-таки в табор уходишь?
— Да, загостилась я у вас, — постаралась улыбнуться Рубина. Но улыбка получилась грустной.
— Плохо нам без тебя будет. Привыкли мы к тебе, — на глазах у Груши появились слезы.
— Что ты, доченька… Перестань. А то вообще в гости ко мне приезжай. Табор не так далеко. Да и я буду заходить, Баро не запретил мне встречаться с внучкой.
— Обидно получилось. Это он все из-за того, что Кармелита ушла из дому без разрешения. А ты ее выгораживала.
Рубина напряглась:
— Почему ты так решила?
— Я подслушала, случайно. Услышала твой разговор с Баро.
Рубина недовольно покачала головой. Неприятно, что тот баронский выговор слышали посторонние.
— Забудь. И никому не говори об этом разговоре. А мне действительно лучше быть в таборе.
— Кармелита знает, почему ты уходишь?
— Нет, она на конюшню убежала к своей Звездочке. Потом, наверно, верхом покатается. А как вернется — узнает. Скажи ей так… В общем… пусть думает, что это мое решение. Ну ладно, давай прощаться. Долгие проводы — лишние слезы.
Не стала Рубина пользоваться машиной Зарецкого (хоть он и предлагал). Гордость не позволила. И попутки тормозить не стала. Захотелось пройтись. Чай не такая старая, не развалина — дойдет.
По дороге о жизни уже прожитой, да еще не выжитой, думала. Прошлые годы вспоминала. И любовь свою сильную, и грехи свои тяжкие.
Пару раз всплакнула.
Когда шла через лес, чуть не заблудилась. Но бросила деду Лесовику несколько конфеток, которыми ее внучка угостила, — тот и вывел ее на тропинку к табору.
А в таборе настроение у всех было приподнятое. Цыганам для счастья много не нужно. Дай надежду на что-то хорошее — и достаточно.
Сначала все очень расстроились из-за дождя. Получается, уже второе выступление сорвалось. Но потом Миро рассказал о заброшенном театре, который ему Кармелита показала. И все туда съездили, посмотрели. И в одиночку, и группами. По-хозяйски осматривали. Проверяли акустику — пробовали петь. Ремонт, конечно, дороговато обойдется, но ведь так хочется…
Что тут скажешь! Нет такого бродячего актера, который бы не мечтал выступать в театре. В настоящем, чтоб со сценой, с занавесом, с оркестровой ложей. Бейбут так загорелся этой идеей, что не мог спокойно ни есть, ни спать, ни жить. Свозил в театр Зарецкого. Место тому понравилось. И идея театральная пришлась по вкусу. Правда, с довеском — он предпочитал говорить не «театр», а «развлекательный центр». Но закончил разговор многообещающе: «Бейбут, мысль хорошая. Я сяду и хорошенько все просчитаю. А потом посмотрим, в какую сторону все это вырулит».
В общем, к приходу Рубины табор уже гулял, отмечая хорошую новость.
Только Люцита грустила. Из-за Миро. И Миро грустил. Из-за Кармелиты.
* * *
Как только Максим ушел, Света бросилась к телефону и набрала номер Кармелиты. Совесть ее при этом была чиста. Да, Максим, конечно, просил не звонить. Но ведь она-то ничего не обещала.
«Кармелиточка, миленькая, возьми трубку… Возьми!..»
Но Кармелита все молчала.
И вот наконец-то отозвалась. Разгоряченная, энергичная…
— Алло, Светка, привет! Я со Звездочкой на прогулке была. Телефон дома забыла. Ты давно звонишь?
— Да. Слушай, ты знаешь, что Максим решил уехать? Навсегда?
