Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
— Меня переименовала девушка, когда я наконец освободился от материнской опеки. По словам Лизл, это сделало меня дваждырожденным. А вы заметили, что мы тут все дваждырожденные? Мы все отринули свои начала и стали чем-то таким, чего наши родители никак не могли предугадать.
— Уж ваши-то родители никак не могли предугадать в вас теоретика мифов и легенд, — заметил Айзенгрим. — Жесткие были люди, я прекрасно их помню. Очень жесткие, особенно ваша мать.
— Ошибаетесь, — сказал я. А затем рассказал ему, как моя мать изобретала и придумывала и сделала в конце концов гнездо, сохранившее ему жизнь, и как она ликовала, когда он и сам решил остаться в живых. — Она сказала, что вы борец, и это ей очень понравилось.
На этот раз растерялся Айзенгрим.
— Вы не против, — сказал он, — если я позаимствую у вас сигару?
Я не курю сигар, но шкатулка, которую он высмотрел на стеллаже, весьма напоминала дорогую, изящную сигарницу. Айзенгрим взял шкатулку, недовольно поморщился и сдул с нее толстый, многомесячный слой пыли. Его лицо изменилось.
Он поставил ее на низкий стол, за которым мы сидели, и спросил:
— Что это?
— То, что там написано.
На крышке шкатулки поблескивала серебряная табличка с четкой, изящной гравировкой (шрифт подбирал я сам):
Requiescat in pace
МЭРИ ДЕМПСТЕР
1888–1959
Терпением и верой подобная святым
Мы сидели и молчали. Первым заговорил Бой:
— С чего это ты держишь тут эту вещь?
— Почтительность. Ощущение неискупленной вины. Леность. Я давно собираюсь пристроить ее куда-нибудь, но все не подберу подходящего места.
— Вины? — спросил Айзенгрим.
Ситуация складывалась совершенно определенная: либо я скажу сейчас, либо буду молчать до самой смерти. Данстан Рамзи настоятельно рекомендовал воздержаться от всяких откровений, но Пятый персонаж не желал его слушать.
— Да, вины. Мы со Стонтоном лишили вашу мать рассудка.
И я рассказал им про снежок.
— Тяжелый случай, — сказал Бой. — Но, с твоего разрешения, Данни, мне кажется, что ты раздул ерунду в нечто совершенно несоразмерное. Вы, старые холостяки, любите дергаться по пустякам. Я кинул снежок — во всяком случае если верить тебе и для простоты рассуждений будем считать, что так оно и было, — а ты увернулся. Это несколько ускорило развитие событий, которые, надо думать, произошли бы в любом случае, разве что чуть позднее. Разница между нами состоит в том, что ты все думал об этом эпизоде и думал, а я выкинул его из головы. И ты, и я сделали с того времени много значительно более важных вещей. Мне очень жаль, Демпстер, если я действительно оскорблял вашу мать, но вы же знаете, что такое мальчишки. Жестокие животные, а все потому, что глупые, ничему еще не научились. Но потом из них вырастают люди.
— Очень важные люди, — неприятно усмехнулся Айзенгрим. — Люди, пользующиеся благосклонностью престола.
— Да. И только не думайте, что я намерен этого стесняться.
— И даже, — заметил я, — люди, в которых сохраняется нечто от жестокого мальчишки.
— Что-то я тебя не понимаю.
Голос Пятого персонажа снова оказался решающим.
— Может быть, это освежит твою память? — Я протянул ему свою дептфордскую реликвию.
— А что в нем такого? Самый обыкновенный камень. Ты им придавливаешь бумаги на столе, чтобы не разлетелись, я сто раз его видел. Ни о чем он мне не напоминает, разве что о тебе.
— Этот камень, — сказал я, — ты положил в тот самый снежок. Не знаю, почему я его хранил, просто рука не поднималась выкинуть. Честное слово, я совсем не собирался говорить тебе, что он такое. Но, Бой, должен же ты хоть когда-то что-нибудь узнать про себя. Камень в снежке крайне показателен для многого из того, что ты сделал. Странно, что ты о нем забыл.
— Что я сделал?! В частности, Данни, я сделал тебя вполне обеспеченным человеком. Я относился к тебе, как к брату. Снабжал тебя информацией, которой, заметь, не было больше ни у кого. Вот так и образовалась кругленькая сумма на твоем счету. Личный пенсионный фонд, о котором ты все время скулил.
Мне как-то не казалось, что я скулю, но не знаю, со стороны виднее.
— А может, — сказал я, — бросим эту моральную бухгалтерию? Я просто пытаюсь реконструировать некоторую часть твоей жизни. Разве ты не хочешь иметь ее всю, во всей полноте, и хорошее, и плохое? Как-то я говорил, что ты создал Бога по своему образу и подобию, и его ущербность заставила тебя удариться в атеизм. Теперь тебе самое время попытаться стать человеком. Может быть, тогда на твоем горизонте появится что-нибудь большее, чем ты.
— Ты просто хочешь меня достать. Ты хочешь унизить меня перед этим человеком, я вижу, вы с ним давно уже в сговоре, хотя ты ни разу не говорил мне ни о нем, ни о его несчастной мамаше, — мне, твоему лучшему другу, твоему покровителю, единственному, кто защищал тебя от твоей же собственной некомпетентности! Ладно, раз уж мы решили говорить друг другу всю неприятную правду, пусть он послушает и это: ты меня ненавидишь, ненавидишь из-за того, что Леола предпочла не тебя, а меня. Да, меня! И не потому, что ты потерял ногу и был такой страшный. Просто меня она любила, а тебя нет.
Бой наступил Данстэблу Рамзи на старую мозоль, а тот всегда был несдержан на язык.
— Знаешь, царь Кандавл, — сказал я, — я давно заметил, что все мы получаем тех женщин, каких заслуживаем, а тот, кто ест сладкое перед завтраком, к обеду теряет аппетит.
— Джентльмены, — заговорил долго молчавший Айзенгрим, — все это крайне интересно, но воскресенье — единственный день, когда я могу лечь спать пораньше. Поэтому мне придется вас покинуть.
— Я тоже пойду, — сказал Бой, — позвольте мне вас подвезти.
Было совершенно ясно, чем вызвана такая предупредительность: оставшись с Айзенгримом один на один, он сможет спокойно поливать меня грязью.
— Благодарю вас, мистер Стонтон, — кивнул Айзенгрим. — То, что рассказал нам Рамзи, делает вас моим должником — за восемьдесят дней в раю, не говоря уж о мелочах этой жизни. Если вы подбросите меня к гостинице, будем считать, что мы квиты.
Я взял со стола ларец с прахом Мэри Демпстер:
— Пол, а вы не хотите взять это с собой?
— Нет, Рамзи, спасибо. У меня есть все, что мне нужно.
Странное замечание, однако тогда, в эмоциональном напряжении, я не стал особенно в него вдумываться. И только утром, после того как стало известно о смерти Боя, я заметил пропажу камня.
8
Боя похоронили только в четверг — странный характер его смерти повлек полицейское расследование, а потом еще Дениза все откладывала и откладывала похороны, пытаясь придать им если не государственный, то хотя бы почти государственный характер. В субботу вечером Айзенгрим давал в Торонто последнее представление своего, как это теперь называлось, «Суаре иллюзий», и я счел себя обязанным присутствовать. Большую часть времени я провел за кулисами в обществе Лизл, а когда началась «Медная голова Роджера Бэкона», пошел в служебную ложу, чуть раздвинул половинки занавеса и начал смотреть — не столько даже на сцену, сколько на людей, заполнивших зал нашего прекрасного Театра королевы Александры.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
