Время двигалось уже к полночи, но в лагере мало кто спал. Сырость, холод, грязь под ногами мало располагали ко сну тех, кто не умел еще обустраиваться подобно Семену Атарщикову. Кто мог — натаскал дров и согревался, поворачиваясь беспрестанно, подставляя огню то грудь, то спину, то плечи с головой, а то и противоположную часть туловища. Кому не хватало сноровки или усердия, рыл неглубокую яму, достаточную, чтобы поместиться туда втроем; одну шинель кидали под низ, двумя другими накрывались сверху; оказавшемуся по жребию в середине было теплей других.
Повозки составили четырехугольником, внутри которого размещались палатки командующего и ближних к нему офицеров. Лошадей и волов отогнали в сторону, чуть ниже, где оставалась еще не выбитая ночным морозом и прошедшим войском трава. Их охраняли казаки.
Ермолов шел молча, далеко уйдя в своим мысли, и Сергей начал недоумевать, зачем же командующий поманил его за собой. Но тот остановился так резко, что разогнавшийся Новицкий едва не клюнул его носом в плечо.
— Что думаешь насчет завтра, гусар? Полезем в гору?
— Посмотреть бы еще надо по свету, — не раздумывая, выпалил Сергей что вертелось на языке.
— Да уж смотрели, куда же больше? Уклон градусов двадцать, грязь по щиколотку, скользко. Завалы такие, что каждый батареей не меньше часа молотить нужно. И расставили их хитро. Похоже, что научил кто-то.
— Боюсь ошибиться… — начал осторожно Новицкий.
Ермолов фыркнул:
— Не бойся. Ошибиться не бойся. Опасайся лишь одного — не выполнить должного.
— Должен я вам доложить, — поправился быстро Сергей и улыбнулся невольному каламбуру. — Среди нукеров Султан-Ахмета я, кажется, заметил двух европейцев.
— Кажется или заметил?
— Смеркалось уже. Да за дождем разглядеть было сложно. Но, — Сергей взял паузу и решился: — Заметил, Алексей Петрович. Во всяком случае, одного.
Ермолов, сверх ожиданий Новицкого, не удивился:
— Они и должны здесь быть. Скорей всего, англичане. Когда мы ездили с посольством к Фетх-Али-шаху в Иран, я видел там британских инструкторов. Персидскую армию они перестраивают на лад европейский, стало быть, теперь пришли на Кавказ. Что же — их понять можно. Если мы становимся твердо между Черным морем и Каспием, опираясь к тому же на Кавказские горы, Индия уже под угрозой. А эта страна, как говорят сами британцы, ярчайший бриллиант их короны. На их месте я бы непременно послал людей, непременно! Впрочем, может быть, сам пошлю посмотреть… Но пока у нас совсем другая задача.
Он выпростал руку из-под бурки и положил тяжелую ладонь на плечо Сергея:
— Говоришь, осмотреться? Вельяминов тоже советует подождать. Мол, интенданты у них плохие: съедят свое пшено да чужую баранину и разбредутся. Но ведь и у нас эта публика тоже не лучше. Вроде твоего неприятеля Бранского. Пришла же охота графу с сухарями, зерном и сушеным мясом возиться! Правда, донесли мне, что сейчас он во Владикавказе совсем не провиантом интересуется. Ну да ладно. Запаса у нас в ранцах дня на четыре, да на повозках еще примерно на шесть. Всего, стало быть, десять. Предположим, растянем раза на полтора. Всего окажется две недели.
Новицкий молчал, понимая, что Ермолов беседует сейчас не с ним, а с собой. И он, Сергей, только случайно допущен на самый высокий совет, что приходится держать главнокомандующему любой армии.
— Две недели в совершенно чужой стране. Перед самой зимой, в непогоду. С неверным тылом, с огромным скопищем впереди. Их и так уже раза в четыре больше. Мадатов в Каракайтаге застрял. Что он вместо Тарков на Башлы пошел, это неплохо, это даже отлично. Но как он через те перевалы пройдет, не знаю. Да и куда ему двигаться, когда мы сами еще не знаем, на что решиться. А еще дня два постоим, и столько же со всех сторон набежит. Подумают, разбойники, что их опасаются. В Азии же, Новицкий, сам знаешь, бояться нельзя. Здесь жизнь устроена просто — либо ты, либо тебя. Кто испугался — пропал… Ну а как мы вверх поползем? Они же нас еще на первых завалах всех перещелкают!..
Он убрал руку, замотал еще плотнее башлык и двинулся дальше. Новицкий отстал шага на три и старался держать дистанцию, не отставая, не приближаясь.
Левее вагенбурга, ближе к передовым линиям виднелся особенно высокий костер. У него мелькали тени, слышались громкие возгласы, смех. Ермолов остановился, прислушиваясь, потом решительно повернул в ту сторону.
— …мать их туда и сюда, и так и эдак, с четырьмя горами, пятую через колено…
Густая, отчаянная ругань летела, словно искры от надломившегося в пламени стволика. Говорил офицер, сидевший на видном месте. Ему уже стало жарко от своих же слов, ровно как от огня, он снял папаху, и Новицкий из темноты хорошо различал четкий профиль лица, на котором особенно выделялся длинный и прямой нос.
— Ждать будем, голодать, мокнуть? Нужно было с ходу идти, пока они вовсе не разобрались. Всеми орудиями по первым завалам и тут же в штыки. Подтащили пушки повыше, рявкнули и снова в штыки.
— Так-то ты, Гогниев, с одной ротой весь Дагестан пролетишь! — крикнули ему через костер.
— С одной ротой — нет, не управлюсь. А с батальоном да батареей — и не задумаюсь. Да уже давно бы на гребне сидели, если бы генералы наши не наложили в штаны.
— Ну-ну, штабс-капитан, успокойтесь, не так громко, — принялись урезонивать разошедшегося крикуна соседи.
— Зачем тише? Кого бояться? Что мы — не со своими? Я бесов этих и трезвый ни во что не поставлю, а пьяный и дедушку не испугаюсь. Кстати, что там, водка осталась? Плесните еще на донышко, а то спина подмерзает.
Ему передали по кругу стаканчик, он взял его пальцами, взглянул на просвет, пожал плечами, очевидно недовольный малостью порции, и опрокинул в рот единым глотком. Втянул ноздрями запах парящего рукава и продолжил:
— Слышал позавчера, казаки пели на марше: наш дедушка, наш Ермолов, на всех страх наводит… Тьфу! У него теперь самого, должно быть, подштанники отсырели. Помяните мое слово, господа, просидим здесь, пока православное воинство наше сухари не подъест, да и повернем восвояси. Отцы-командиры, мать их родила не тем местом…
Снова в ночном воздухе повисла сочная матерщина. Новицкий, зная страшное самолюбие Ермолова, хотел было прекратить разговор, подойти ближе, показаться подвыпившему штабс-капитану, но генерал ухватил его за плечо.
— Отойдем, — шепнул он Сергею. — Не будем мешать. Это кабардинские офицеры сидят. Самый надежный полк. Десятый мой легион. Помнишь историю, а, гусар?
Новицкий кивнул и спохватился, что в темноте его движение может быть незаметно. Но Ермолов и не дожидался ответа, продолжая разговаривать сам с собой:
— Все, все валят на командира. Во всем виноват только командующий. И что противник силен, и что сухарей нехватка, и что дождь холодный, что гора крутая, что летом мухи, что зимой снег. Видишь, не терпится пьяному дураку на завалы переть!
