Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Страшно, грязно выругавшись, Мардо умолк. Юлька на всякий случай отползла подальше, под куст, и оттуда настороженно следила за мужем. Он молчал. Молчала и Юлька. И с лица её постепенно сходила испуганная гримаса, сменяясь спокойной решимостью. А когда луна скрылась в наползшую тучу, Копчёнка вдруг поднялась на ноги. Мардо даже не повернул к ней головы, но она, не обращая на это внимания, ровно и холодно сказала, глядя на него:
– Что ж… Прав ты, верно. И знаешь что – делай что хочешь. Правда – что я к тебе лезу всё? Иди топись на здоровье. С богом, золотой… лет через пятьдесят встретимся у Бога – поговорим, чайку попьём. Не бойся, не повешусь без тебя. Мне ещё сынов на ноги ставить. Бегают двое по табору, ежели замечал когда… А нашим я так и скажу, как ты хотел, – ушёл ночью, мол, и всё. Дэвлэса![79]– и, отвернувшись, прямая и худенькая, пошла к темнеющим вдалеке палаткам. Но слух её был напряжён, будто натянутая до предела струна, плечи под мокрой кофтой тряслись как в лихорадке. И – внезапно обдало жаром, когда из темноты послышалось хриплое, чуть слышное:
– Юлька…
– Ну? Что? – спокойно, почти насмешливо спросила Копчёнка, оглядываясь через плечо, хотя один бог знал, чего ей стоила эта насмешливость. – Передумал, что ль, топиться? Не помочь ли? Может, каменюку прикатить?
– Так бы в зубы и дал… – тоскливо сказал Мардо. Его тоже трясло от холода.
Вернувшись, Юлька села рядом. Некоторое время они сидели молча, скорчившись на пустынном берегу и дружно стуча зубами. Из облака снова выглянула луна, и две длинные тени потянулись к чёрной воде.
– Я здесь, в таборе, всё равно жить не буду. Не утоплюсь, так уйду, – наконец сдавленно, не поднимая головы, сказал Мардо. – Ты видала, как княжну корёжит, когда она на меня глядит? От костра уходит, ежели я там! И Сенька тоже!
– Ну и что? – тихо спросила Юлька. – Они никому ничего не скажут, зачем им? Да и Динки здесь нет давно…
Она тут же пожалела, что помянула Дину: Митька ничего не сказал, но закрыл глаза, и короткая судорога пробежала по его лицу. Юлька отвернулась, чувствуя, как давняя, неутихшая боль стискивает сердце.
– Знамо дело, не скажут, – помолчав, согласился Мардо. – И Илья с Настей не скажут. А им я тоже поперёк горла. Илья аж в лице меняется, как меня видит! Скажешь, нет?! Вот увидишь, скоро Сенька с Меришкой из табора съедут, чтобы на мою морду каждый день не любоваться! Что тогда из меня Илья сделает, не думала?!
Юлька подавленно молчала.
– Цыгане пока не видят ничего, – тяжело продолжал Митька. – Но ведь увидят, собачьи дети! Разговоры пойдут…
– О чём разговоры, бог с тобой?! О чём разговаривать?! Никто ни про что знать не знает!
– Да найдёте о чём… трепачи. Вас же хлебом не корми, а дай другим кости перемыть! Как с вами жить, не пойму, хоть режь!
– Да ты же сам цыган, проклятый!
– Я не цыган! Я вор! Был, да вышел весь… – Митька криво, горько усмехнулся. – Ну что, девочка, потянешь меня дальше на горбу? Вот такого – потянешь?! Нравится тебе такая жизнь?! Клянусь, подыхать буду, а не пойму, какого чёрта?
– Где тебе понять… – без улыбки отмахнулась Копчёнка. – Хорошо. Поехали.
– К…куда? – Впервые Мардо повернулся к ней, голос его был недоверчивым. – Чего ты вздумала?
– Куда хочешь. Я где угодно жить могу. И тебя прокормлю, и детей.
– Зима ведь! Постоя искать надо, – напомнил Митька, не сводя с жены сощуренных глаз.
– Найду! Всё найду! – легко пообещала Копчёнка, вскакивая и одёргивая мокрую, прилипшую к ногам юбку. – У меня золотишко есть. Перезимуем. Ты забыл, яхонтовый мой, на ком женился?! Я тебе среди лета торбу льда добуду и на базаре его на брильянты обменяю! Скажешь, нет?!
Митька невесело усмехнулся, кивнул, глядя в землю. Копчёнка протянула ему руку.
– Подымайся. Скоро светать начнёт, а нам с тобой до света уехать надо. Пусть не видит никто, ну их…
– Что, и запряжёшь сама?
– Запрягала же допрежь. Я всё могу, не бойся. Да идём уже, переоденешься хоть! – Копчёнка подняла костыль, протянула мужу, помогла опереться. – Давай, давай, живо! Или решил, мне назло, от остуды сдохнуть?!
Мардо коротко, исподлобья взглянул на неё. Безрадостно усмехнулся, провёл мокрой ладонью по лицу. И, опираясь на костыль, двинулся вслед за уверенно шагающей Юлькой к табору.
Позднее осеннее солнце ещё даже краем не выглядывало из-за леса, когда от спящего табора отделилась и покатилась по дороге запряжённая серой парой телега Копчёнки. Среди узлов и перин спали дети. Митька, держа вожжи, сидел на передке. Лошади, покачивая головами, шли привычным, ровным шагом, рядом с ними бежал мохнатый пёс. Юлька шагала за телегой, разбивая босыми ногами тонкий ледок в лужах, на ходу поправляла сползающие подушки. То и дело она оглядывалась назад, но покрытый туманом табор был тих и вскоре скрылся за поворотом дороги.
* * *
– Антонина Яковлевна, уже наш выход!
– Я знаю… Моня, я сию минуту…
– Антонина Яковлевна, может, дать попить? Надо выходить… Вы помните, кто там сегодня в зале?
– Ох, да помню… Сейчас. Настраивайтесь пока. – Нина, сидящая на хлипкой козетке в крошечной «актёрской» позади ресторанного зала, с трудом подняла голову. В глазах тут же снова всё поплыло. Отсыревшие, с отставшими кусками обоев стены закачались. В тусклом треснувшем зеркале напротив отразилось бледное, худое лицо в ореоле растрёпанных кудрей, прихваченных алой лентой. Неужели это она?..
– Уберите зеркало… – пробормотала Нина, вновь роняя лицо в ладони.
– Антонина Яковлевна, что нам делать? – Стоящий рядом скрипач испуганно смотрел на неё. – Мы никак не можем сейчас отказаться! Уже приехал Штопор со своими, орёт как недорезанный, требует Нинку Молдаванскую! Сам под «марафетом»! Антонина Яковлевна, это уже опасно! Если мы скажем, что вы больны, он просто…
– О-о-о, чтоб вас разорвало всех… – простонала Нинка Молдаванская, отчётливо понимая, что Моня прав и надо, хоть сдохни, подниматься и выходить в ненавистный зал ресторана. Но стены вокруг плыли, голова горела, а пальцы, сжимающие виски, напротив, казались ледяными.
«К чёрту!!! Встала и пошла, ты на работе!» – свирепо приказала себе Нина и резко поднялась с места. Пол тут же накренился: ей пришлось с размаху ухватиться за Монин рукав. Скрипач бережно подхватил её под локоть и повёл на эстраду.
Коммерческий ресторан «Савой» в этот дождливый весенний вечер 1922 года был полон. Чуть фальшивящее пианино гремело во всю мочь, и Нина поняла, что Ида Карловна наяривает явно заказные «Кирпичики», с грехом пополам перекладывая их на мажорный лад. В большом зале было людно, шумно. Хорошо одетые люди со словно нарочно подобранными брюзгливыми физиономиями сидели за столами, уставленными бутылками и «закусью». Было много женщин – в шёлковых платьях и крошечных – по последней моде – шляпках, сильно накрашенных, со стрижеными волосами. Синий папиросный дым завесой качался в спёртом воздухе, и у Нины ещё сильней заболели виски.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
