Маневич поднял в римском приветствии руку и торжественно, будто заклинание, произнес:
– Спецслужба должна быть экономной! Экономнее, чем экономика!
– А как же болгарский диссидент? Разве КГБ его не зонтиком порешило?
– У журналистов воображение ничуть не беднее, чем у писателей, – сухо ответил Георгий. Он достал из кармана все те же сигареты без фильтра, угостил Сашу, закурил сам и продолжил: – Затея с двойниками, по большому счету, идиотская. Ты права, Лизавета, слишком многое поставлено на карту, слишком многое может не сработать, слишком много людей завязано на этот план.
– А чего же вы тогда этим занялись?
– Потому что желторотым вдруг может пофартить. А профессионалы должны держать под контролем все.
– Вот и держите здесь все под контролем, – насмешливо предложила Лизавета.
Действительно, ситуация – как в детективе, только наоборот: там все начинается с убийства в запертой комнате, а у них – заканчивается. Сидят во мраке, все знают и ничего не могут поделать.
– Я и держу! – не смутился Георгий.
– А, я просто не поняла! Там, наверное, полк ОМОНа сидит в засаде, где-нибудь на Восстания или даже на Некрасова. Ждут от вас вестей. Или нет, уже не дождались, уже подтягиваются к этому дому, уже окружили школу телохранителей, уже многоуважаемый Андрей Викторович мечется по своему кабинету и не знает, как поступить. То ли немедленно сделать харакири, то ли сдаться на милость победителей. Так?
Отвечать Георгий не торопился. И не успел ответить.
Какой-то невидимый монтер сказал «да будет свет». Под потолком вспыхнула лампочка. Полуослепшим от темноты узникам обычная шестидесятиваттная и изрядно замутненная временем и пылью лампочка показалась яркой, как солнце. Лизавета поняла, как мучаются выползшие на белый свет кроты. Она зажмурилась и лишь через минуту или две решилась приоткрыть глаза. Ничего невероятного она не увидела. Их заперли в обычной заброшенной комнате поставленного на капитальный ремонт петербургского доходного дома.
Комната была довольно большой, метров семнадцать-восемнадцать. Но из-за высоченных потолков казалась колодцем. Веселенькие обои с желтенькими цветочками полуободраны, в углах паутина, на полу пыль и следы осыпавшейся известки. Мебель давно выкинули, на стенах – квадраты невыгоревших обоев: здесь стоял шкаф, здесь стол, тут диван. Лишь одна деталь была весьма необычной – печка. Обыкновенная, кирпичная, крытая ребристым железом и выкрашенная голубой масляной краской.
Печка в доходном доме – рудимент и атавизм. Пришелец из далекого прошлого. Жертва парового отопления. В конце пятидесятых от печек избавлялись с маниакальным упорством. Сохранились только печи, крытые изразцами, или дворцовые мраморные камины, подлинные произведения искусства. Все остальное безжалостные хозяева, в погоне за квадратными метрами (печка – это целый метр) и современными интерьерами, отправили на слом. Только ленивые и жадные отказывались платить работягам из ЖЭКа и сохранили бесполезную деталь обстановки.
Вот такой лентяй и жадина и жил в той комнате, куда посадили журналистов и человека со шрамом. Посадили те, кто, ради сохранения тайны двойников, уже отправили на тот свет не одного и не двух человек. А ведь они трое – не просто свидетели. Они… Лизавета закрыла глаза. Ей опять захотелось темноты. Ведь свет означал, что за ними скоро придут. А встречаться с хозяевами школы двойников и их прислужниками было опасно для жизни.
КЛАССНЫЙ ЧАС
– Черт, какая дверь! – пробормотал Саша Маневич. Он так же, как Лизавета, удивленно оглядывался. Его поразила новенькая стальная дверь, этакий металлический монолит. Серая стальная дверь вполне могла бы украшать вход в провинциальный банк.
Прежние хозяева комнаты, хозяева, пожалевшие старушку печку, явно не имели к ней ни малейшего отношения. Дверь навесили новые обитатели дома. Те, что позаботились еще и о том, чтобы забить кирпичами все окна и двери. Те, что превратили три ничем не примечательных доходных дома на Надеждинской улице в неприступную крепость.
– Да, дверь знатная, – согласилась Лизавета.
Георгий, осмотревший помещение их тюрьмы, еще когда Саша и Лизавета валялись в полуобморочном состоянии, изображал из себя аборигена.
– Обратите внимание на окна.
Два широких и высоких окна были тщательно заложены кирпичом. Кладка аккуратная, швы ровные. Здесь работали на совесть и кирпичей не жалели.
– Почти замок Иф… – Саша постучал по нижнему кирпичному ряду.
– А что я говорил? Выбраться отсюда невозможно.
– Ты словно победу празднуешь! Можно подумать, это не нас засадили в каменный мешок, а мы изловили злодеев и теперь радуемся, что они не сбегут.
Пока мужчины продолжали выяснять отношения, Лизавета уже при свете осмотрела протори и убытки, нанесенные ее внешности и костюму в ходе ночных боевых действий.
Хваленые итальянские колготки представляли печальное зрелище – не только здоровенная дыра на колене, но и множество стрелок на лодыжках и выше. Причем с каждым движением их становилось все больше. Суровый закон колготочной природы – начавшие рваться колготки стремятся расползтись как можно быстрее.
Французское пальто тоже шили не для драк и погонь. Помимо отвратительных пятен, имелся еще порванный рукав. Наверное, авария произошла, когда Лизавету уронили на запорошенный снегом асфальт. Ссадина на колене была довольно большой, но уже не кровоточила. Болело и запястье, хотя там видимых повреждений не было – скорее всего, Лизавета подвернула руку во время падения.
Может, и неплохо, что сначала они сидели в кромешной мгле – если бы Лизавета сразу увидела, как выглядит, ей стало бы худо. А так привыкала постепенно. Она щелкнула замком заколки и распустила волосы. Расчески и гребня, конечно, не хватает…
– Вот! – Георгий извлек из кармана пальто (он и в самом деле был бездонным) круглое зеркальце и расческу. Запасливый мужик.
– А перхоти у тебя нет? – Лизавета внимательно оглядела расческу.
– В данной ситуации это не важно. Лучшее средство, как известно, гильотина. А если все же выберемся, придется попользоваться «Хед энд Шоулдерз».
– Неужели выберемся? – шаловливо спросила Лизавета.
– Свет – хороший знак, – совершенно серьезно ответил Георгий.
Некоторое время все молчали. Саша стоял у заложенного кирпичами окна и шкрябал цемент. Лизавета пристроила на выступ подоконника зеркальце и тщательно причесывалась. Георгий курил.
– Они что же, так и думают сгноить нас здесь? – Саша отковырнул довольно большой кусок засохшего раствора. – А потом раскидают по подвалам наши тела. Милиция констатирует естественную смерть – кто от голода умер, кто от жажды, а может, и инсульт с инфарктом подвернутся! – Он швырнул комок цемента в угол.
– Я же сказал, не все так безнадежно. – Георгий аккуратно потушил окурок и бросил его в тот же угол.
