— И что же ты хотела мне поведать, жду с нетерпением. — Кэрис кладет на стол диктофон. — Ничего, если я запишу разговор?
— Конечно.
Она включает диктофон, и я приступаю к рассказу.
— Я хочу кое-что о себе поведать — откровенно и искренне. Ты обо мне уже писала, но, читая твои статьи, люди видели во мне человека во всех отношениях успешного, а это односторонний взгляд, и я подумала, не пора ли приоткрыть другую сторону моей жизни, малоизвестную широкой публике. — Я отпиваю из стакана воды, ставлю локти на стол. — Одно из правил, или принципов, клятвы Гиппократа гласит: не навреди. К несчастью, в самом начале своей врачебной карьеры я нарушила этот принцип. Я перепутала два очень разных лекарства и дала своей беременной пациентке совсем не то, что ей было нужно.
Кэрис шумно вздыхает. Видно, я возбудила в ней интерес.
— Я пошла в медицину, чтобы помогать людям, спасать их жизнь и здоровье, но мне очень не посчастливилось, моя ошибка стоила молодой женщине жизни.
Беседа продолжается в форме вопросов и ответов, и профессиональное чутье подсказывает Кэрис правильные вопросы: ее интересует, как все произошло, что я чувствовала при этом, как несчастный случай отразился на моей профессиональной карьере. Закуски съедены, тарелки убраны, мы доедаем основное блюдо…
— Так ты говоришь, эта женщина была неизлечимо больна? — вдруг спрашивает она.
— Да. Но я лишила ее возможности прожить еще несколько месяцев. Не соверши я роковую ошибку, она бы увидела своего новорожденного ребенка и муж ее, возможно, не так тяжело переживал бы ее смерть. Кто знает? — Я кладу на тарелку нож с вилкой.
— Все, конечно, если бы да кабы, как говорится, но…
— И все-таки ее могли вылечить! — перебивает меня Кирсти.
До этого момента она говорила совсем мало, интересуясь только содержимым тарелки, и изредка поглядывала на меня, когда я говорила о ее матери.
— Да, но это в высшей степени маловероятно.
— Почему вы так уверены? Вы знакомы с теорией хаоса? Она говорит, что всякое действие, неважно, насколько оно мало, порождает другое действие, которое имеет самые непредсказуемые последствия. А ваш проступок трудно назвать маленьким. — Кирсти впивается зубами в остатки пиццы. — Почем знать, может, вы нарушили ход развития всей медицинской науки!
— Это уж несколько сильно сказано! — вмешивается Кэрис, удивленная тем, что Кирсти осмелилась бросить мне вызов.
— Возможно, Эмили, ты в чем-то права, — говорю я. — Но суть в том, что мы этого никогда не узнаем. Быть человеком значит допускать, что существуют вещи, которых мы не можем постичь, а уж тем более изменить.
Она колет меня злобным взглядом, встает и направляется к туалету.
— Странная девица! — усмехается Кэрис. — Вообще-то, я стараюсь избегать таких молодых да ранних, им бы любой ценой не упустить свой шанс, не знаешь, что из них выйдет. Надеюсь, ты не станешь платить по ее счету?
— Да нет, человек она неплохой, — улыбаюсь я. — Схожу посмотрю, все ли с ней в порядке. Может, я что-то сказала не то и она обиделась.
Пробираюсь между столиков, в ресторане стоит гул довольных собой и вкусной едой посетителей. Нахожу Кирсти в туалете, она разглядывает себя в зеркале.
— Я сделала все, что ты просила, — говорю я. — Теперь, пожалуйста, отдай рецепты.
— Эта ваша журналистка — сучка, дерьмо собачье! — кричит она в ответ. — Ей так понравилось, как вы рассказывали про мою больную мать, расписывали, как она мучилась. Моя мать умерла, и… — Она умолкает, опускает голову, я вижу в зеркале ее макушку. — Моя мать была живой человек.
— Кирсти, журналисты все такие. Они любят подробности, особенно если речь идет о несчастном случае, гибели и тому подобном. А публике больше нравится читать не про чей-нибудь успех, а про неудачи, а это как раз история про мою неудачу. Ведь ты же этого хотела.
— Ненавижу ее. Ненавижу людей. — Она роется в сумке и достает два бланка. — Всех ненавижу.
Отдает мне бланки рецептов, я рву их пополам, потом еще пополам, и еще, в клочки, которые можно спустить в унитаз. Кирсти стоит на прежнем месте, но теперь тело ее сотрясается, по щекам текут слезы и капают в раковину.
— Кирсти, — кладу я руку ей на плечо, она вздрагивает, как от укуса.
— Отвали! — кричит она. — И тебя ненавижу! Ненавижу, ненавижу!
Бежит к выходу, пробирается между столиков, выскакивает на улицу и скрывается в толпе.
— Эмили пришлось срочно уйти, — говорю я Кэрис. — Критические дни.
— Это она вам сказала? — сухо спрашивает Кэрис. — Она только что выскочила как ошпаренная. Будто за ней гналась смерть с косой.
Сказать мне на это нечего, но в который раз в груди колет сострадание к Кирсти, несмотря на все неприятности, которые она мне устроила.
— Знаешь, Лив, мне не хочется заниматься этим, — говорит Кэрис. — Давай все сотрем и сделаем вид, что разговора не было.
— Нет, не надо, — отвечаю я. — Опубликуй все как есть.
— Ты уверена?
— Да.
Заказываем кофе, говорим немного о детях, о работе, расплачиваемся, прощаемся. Кэрис отправляется к себе в офис, а я, перед тем как двинуть домой, проверяю мобильник. Читаю эсэмэску от Лейлы. Она узнала, что я не вышла на работу. Она тоже сидит дома с Джасмин, не хочу ли я заскочить.
Покупаю пару безделушек для Джасмин и еду к Лейле; радостно думать, что настало время помириться с подругой. Лейла открывает дверь сразу, они с Джасмин в коридоре, уже надевают летние туфельки.
— А у меня для больной кое-что есть. — Я протягиваю Джасмин журнал и конфеты.
— Спасибо! — Девочка тянется ко мне, целует в щечку, а потом, как зачарованная, смотрит на яркую обложку. — Я так хотела купить этот журнал, но у меня не хватило денег!
Лейла тоже целует меня:
— Ужасно рада, Лив, что ты пришла. Как твое лицо? В первый раз тебя вижу с таким макияжем!
— Вы уже уходите?
— Надо срочно ехать в больницу. — Она закатывает глаза. — Когда я посылала тебе эсэмэску, все было в порядке, а теперь вот, пожалуйста, гипс съезжает. Джасмин, покажи тете Лив.
Вот тебе на, пообщались с подругой. Обстоятельства словно сговорились против меня. Стараюсь не показать, что расстроена. Не отрывая глаз от журнала, Джасмин послушно протягивает сломанную руку. Гипс идет от кончиков пальцев и чуть ли не до локтя. Я сразу вижу, что он болтается.
— Скорее всего, отек быстро спал, врачи сами этого не ожидали, — произношу я.
— Я им звонила, сказали, чтобы немедленно приезжала, надо наложить новый гипс.
— Бедняжка, — обращаюсь я к Джасмин. — Ты у нас прямо как на войне раненная.
— Папа говорит, что из-за железного стержня в руке меня не пропустят в аэропорт, рамка запищит, — заявляет Джасмин, на секунду отрываясь от журнала.
