Я влетела в нее, задыхаясь, и увидела оранжевую вспышку на западе и облачко серого дыма. Потом вторая вспышка, и третья, и я услышала, как мушкетное «бах» отразилось от гор. Вспомнив легенду о древних воинах, которые спят под холмами и могут подняться со своими мечами, чтобы защитить долину, я подумала: «Просыпайтесь! Пришло время встать и драться. Ваши люди в опасности. Ваша долина будет разграблена, сожжена и окрашена кровью. Вставайте!» А они все спали. А я кричала на бегу:
— Вставайте!
Я сказала:
— Очнитесь сейчас!
Потому что не могла спасти Макдоналдов из Гленко своими силами. Я слишком маленькая и слишком слабая, чтобы спасти их самой, я всего лишь человек, и я молилась всему на свете в тот миг — снегу, небу, деревьям, орлам, скалам, теням, которые двигались, когда я проходила сквозь них, и тем, что не двигались. Я просила их быть со мной, просила, чтобы ноги мои стали быстрее, а руки сильнее.
— Просыпайтесь! — кричала я.
Я никогда не была так напугана.
Когда я примчалась в Ахтриэхтан, все были мертвы.
Ужасное зрелище. Очаг еще дымил, но они уже никогда не будут спать рядом с ним. Старик Ахтриэхтан лежал лицом в снег, раскинув руки, с простреленным черепом. В затылке у него зияла красная рана, и тонкая пелена снега оседала на волосы. Мне показалось, что два пальца чуть дернулись, словно его только что застрелили, но, когда я упала рядом с ним на колени, я не ощутила ни дыхания, ни пульса. Глаза у него были закрыты, а рот полуоткрыт. Рядом лежал его брат, припорошенный снегом. За домом раздался еще один выстрел. Я подумала: «Это его жена. Ее тоже больше нет». И я увидела троих красномундирников, которые волокли ее тело. Передник становился все краснее, пока ее тащили.
Она поцеловала меня двенадцать часов назад. Сказала: «Ешь».
Бежать. Я оставила Ахтриэхтан — что еще я могла сделать? Что можно было сделать? Он больше не мог рассказывать свои стихи. Не мог кивнуть, когда я проходила мимо, а она не могла петь, и я вытерла глаза, сказав себе: «Не оплакивай их сейчас — беги на запад, на запад», и я побежала туда, где небеса вспыхивали и чернели от дыма. Слышались крики. А до этого была тишина. Когда я опустилась на колени рядом с мертвым стариком, то не слышала ни звука до того, как прозвучал бах, убивший его жену. Но теперь долина наполнилась шумом: крики, и плач, и грохот мушкетов раздавались так громко, что пласты снега с ревом срывались с самых высоких вершин и несли с собой валуны. Я видела людей, спасающихся бегством, которые были погребены под лавиной. Затеряны в снегу.
Я прикрыла глаза рукой. Почти ничего не различая сквозь едкий дым, я высматривала лица. И я увидела кое-кого. Среди дыма и снега я разглядела рыжеволосую семью из Ахнаксона, которые торопились проскочить между деревьями. Накинув плащи, они прижимали к себе узлы, в которых, возможно, была еда или младенцы. Я смотрела, как они убегают вверх по склонам, держась за руки, и думала: «Торопитесь — не останавливайтесь до самого Аппина». Когда я ринулась дальше, на меня выскочил красномундирник. Я вскрикнула, но у него не было ни меча, ни мушкета. Он всхлипывал. Это был мальчишка — совсем юный и бледный. Он рухнул на колени в снег и обхватил себя руками. Просто маленький мальчик.
Я бросилась к нему. Схватила его за руки и спросила:
— Почему вы нас убиваете? Что это? Говори!
Он тряс головой, бормотал:
— Там мертвый человек… его лицо…
— Скажи мне! — закричала я.
У него текли сопли, он рыдал, бормоча:
— Был приказ…
— Убивать?
Он кивнул.
— Убить кого?
— Предводителя клана, — его глаза закрылись, — всех их, но особенно предводителя. Его сыновей…
Я отпустила его. Отступила назад, спросив очень тихо:
— Почему?
Он всхлипнул. Открыл маленький розовый рот и сказал:
— Клятву дали слишком поздно. Она не считается…
И прижал лицо к коленям, как ребенок, и я оставила его, потому что он не убивал. Он был так же напуган, как и я.
Я чувствовала ненависть. Я ненавидела то, как снег плавится от жара горящих домов, обнажая траву и старый папоротник. Я ненавидела пожар, бушевавший в Ахнаконе, когда я подошла к нему, и языки пламени были столь лютыми, что я не могла находиться рядом с ними и бежала дальше, подняв руку, чтобы защитить лицо. Искры летели на землю вместе со снегом. На меня сыпался пепел. Раздался мужской голос. Я услышала, как он сказал:
— Вон! Та женщина!
Кто-то попытался схватить меня. Прозвучал мушкетный выстрел. Я услышала бах, почувствовала быстрое движение воздуха, когда пуля прошла мимо, чиркнув по корсажу, ощутила запах пороха. Позже я обнаружу черную полоску и немного крови на боку, там, где пуля коснулась меня.
Я взвизгнула от боли.
Но не остановилась. Мне нужно было добраться до Карноха — спасти того, кого еще можно, предупредить тех, кто остался. Аласдер должен был предостеречь людей, но удалось ли ему это? «Может, Карнох еще не в огне». Так что я оставила Ахнакон — но, убегая, бросила взгляд в сторону отхожего места. И увидела тень. Темный силуэт в виде звезды. Я закричала: «Нет…» — скатилась туда и вытащила человека. Ранальд-волынщик, который однажды собирал со мной ежевику. Почти мертвый. Рассеченный ударом лезвия по шее, так что голова казалась шляпой, приподнятой для приветствия.
Меня вырвало в выгребную яму.
Потом вырвало еще раз, пока я тащила все, что осталось от Ранальда, прочь отсюда, потому что выгребная яма — не самое подходящее место, чтобы умереть.
Я закрыла ему глаза и приладила голову на место. Я постаралась, чтобы он выглядел пристойно.
«Сохрани его. В ином мире. Дай ему место, которого он заслуживает».
— Там! Там! — раздалась английская речь.
Я повернулась и увидела солдат, тычущих в меня пальцем и кричащих:
— Там! Она!
Я узнала одного. Это был тот человек с облаком волос и с глазами-пуговицами, что рыдал в канаве, говоря о призраках, и я тогда так сильно жалела его, проходя мимо. А теперь? Я не чувствовала жалости. Я ощутила такую ненависть к нему, такое отчаянье, что закричала:
— Как вы могли совершить такое?! Они приютили вас в своих домах! Как вы могли?!
Он услышал меня. Я поняла это по его лицу и по тому, как он опустил руку, которой показывал на меня. Другой солдат сказал:
— Вон она! Взять ее!
И мне пришлось снова убегать.
Я перепрыгнула через тело женщины, убитой из мушкета.
В снегу валялась рука. Просто рука, сама по себе.
Я мчалась в Инверригэн. К дому в лесах, у изгиба Кое, где я однажды вылечила зубную боль, где была собака, которая, завидев меня, ложилась на спину, чтобы ей почесали живот. Я бежала к нему, шныряя среди деревьев. Я неслась мимо солдат, набивающих порохом мушкеты или чистящих клинки, и чувствовала, как чьи-то руки пытаются схватить меня на бегу, ощущала чужое дыхание, и пот, и кровь, а когда одна рука все же вцепилась мне в волосы, я вцепилась тому мужчине в лицо. Завизжала изо всех сил, засверкала глазами и оскалила зубы, и я думаю, Кора была со мной в этот момент и ревела, как дикий зверь. Ее глаза метали молнии, и она была вся в крови. Солдат отпустил меня, отступил назад, прошептал:
