– Он же перепутал пленки, – жалобно проговорила Виракова.
– Не перепутал, а намеренно показал крестьянам «Вандею»! – строго ответил Андрей и усмехнулся. – Только крестьяне ему самому чуть не устроили Жакерию[114].
– Чего? – не поняла Виракова.
– Ничего, пустяки… Ступай в «народный дом», заканчивайте братание и отправляйтесь на покой. Утром – Самыгина ко мне с отчетом. А я пригляжу за жертвой искусства.
* * *
Меллера он застал вдрызг пьяным, уставившимся мутным взглядом на керосиновую лампу под потолком и трагически декламирующего:
– …К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор,
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так долго гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? Веселитесь – он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Меллер перевел дух и хотел было перейти к тому, как «убийца хладнокровно нанес удар» и что «спасенья нет», но Андрей оборвал Меллерову интерпретацию Лермонтова:
– Вот это да! Как же ты успел этак нализаться? – он взглянул на стол. – Выкушал кулацкую сливянку… и водку тоже подобрал. Ну, лихач!
Меллер посмотрел на приятеля:
– А вы, надменные потомки!..
– Будет, не глумись, – пресек его Рябинин. – Поди-ка, братец, в постель.
– Ни за что! – отрезал Наум. – Сегодня пр-ровозглашается Варфоломеевская н-ночь по истреблению тупиц, мироедов, злобных гонителей культуры…
– …И гонимых Меллеров, – смеясь, добавил Андрей.
– Ты – соглашатель! И подкулачник! Бросаю тебе это в лицо, – объявил Меллер.
– Пошли, Наум, – проговорил Андрей, вытаскивая Меллера из-за стола и подхватывая за пояс.
– Ты – жупел реакционеров! – кричал Наум, послушно перебирая ногами.
– Подобное я уже слышал, идем баиньки, – посмеивался Андрей.
Уложив Меллера спать, он вернулся на терраску в поисках выпивки. «Однако творческая сволочь все уничтожила», – угрюмо подумал Рябинин и, вздохнув, отправился в «народный дом».
* * *
Утром бойцы культпохода собрались в обратный путь. На площадь уже прибыли подводы, комсомольцы укладывали свой скарб и рассаживались.
Вдруг на улице показалась толпа. Она приближалась – отъезжающие увидели не меньше сотни вознесенских крестьян. Во главе шагал Прокопий Лапшинов. Культпоходовцы насторожились, но Рябинин приказал им не двигаться и выступил вперед. Толпа, состоявшая из парней, девок и ребятни, остановилась, и Лапшинов громко сказал:
– Друзья и братья наши! Общество села просит у вас извинений за давешнее. Простити нас, бога ради! – Прокопий Степанович поклонился и обнял Андрея.
– Где фильмоделец-то? – шепнул ему на ухо Лапшинов.
– В первой подводе, – с улыбкой кивнул Рябинин.
К телеге, в которой сидел хмурый Меллер, подошли селяне. Они извинялись перед Наумом и просили принять их подарки: яйца, сало, живую птицу, самогон и даже соленые грибы в кадушках. Меллер оттаял и расцвел, глядя на них с улыбкой. Горожане и крестьяне пожелали друг другу здоровья и раскланялись.
Андрей забрался в подводу и бросил Науму:
– Рассказывают, будто каннибалы Таити принесли матросам щедрые дары после того, как съели их командира, капитана Кука… Трогай!
Меллер обиженно фыркнул.
– Пыхти не пыхти, а вечер ты проведешь в обществе моем и Полины, – строго прибавил Андрей. – Будешь с нами гулять и есть мороженое, потому как беспокоюсь я, брат, за твое душевное равновесие.
Глава XXXI
– Папа! Куда подевалась вакса? – удивленно спросила Полина, входя в кабинет Кирилла Петровича с сапожной щеткой в руке.
– Не ведаю, Полюшка. Справься у Даши, – не отрываясь от бумаг, ответил Черногоров.
– Не юли, папа! Даша давно ушла, и я подозреваю, что ты извел ваксу на свои сапожищи, – нетерпеливо бросила Полина и вопросительно подняла брови.
– Разве Даша не почистила твою обувь? – Кирилл Петрович посмотрел на дочь.
– Я иду в других туфлях, в черных, и мне нужна вакса, – упрямо пояснила Полина.
Черногоров встал из-за стола, затянул потуже пояс домашнего халата и подошел к дочери.
– Черные туфли, новые ароматы… – Он нарочито сильно потянул носом воздух. – …Вариации с прическами. Ты всерьез увлеклась этим Рябининым! – Кирилл Петрович улыбнулся.
– Не ерничай, папа. Мне двадцать пять лет, и я вполне самостоятельна, – парировала Полина и добавила с легким смешком. – И потом, Андрей не вполне подходит для насмешек.
– Да уж! – кивнул Черногоров и прошелся по комнате. – Резвый парень, очень резвый. Зацепился на «Ленинце», сблизился с богемой, дочурку вот мою окрутил.
– Словечки свои оставь! – фыркнула Полина и вышла из кабинета. – «Зацепился»! «Окрутил»! – доносился из передней ее голос. – Будь любезен, прибереги подобную лексику для Гринева.
Кирилл Петрович вышел за дочерью и принялся наблюдать, как она надевает нечищеные туфли.
– Я пошутил, Поля, извини, – примирительно сказал он. – Признаться, я немного ревную мою красавицу.
– Ой ли? Странно, что у тебя хватает времени на подобные мелочи, – пожала плечами Полина и остановилась перед зеркалом.
Отец подошел к ней и обнял за плечи. Они глядели на отражение друг друга.
– Как у него дела? – негромко спросил Кирилл Петрович.
– Это для отчета? – скорчила гадкую мину Полина.
– Для меня.
– Нормально. Только что вернулся из Вознесенского – давали концерт и решали какие-то заводские дела.
– Вона как! – протянул Кирилл Петрович. —
И сразу на свидание?
– Перестань, – Полина освободилась от объятий и направилась к двери. – Поужинать не забудь, иначе с утра будешь чересчур грозным к врагам революции, – ехидно распорядилась она.
Черногоров рассмеялся:
– Приказ понял. Долго не задерживайся!
* * *
– Не будешь сердиться, ежели с нами погуляет Меллер? – поприветствовав Полину, спросил Андрей.
– Отчего же? Он занятный.
– Наум сейчас подойдет, – Рябинин взглянул на часы. – Честно говоря, я беспокоюсь за его здоровье.
