— Я должен пойти в зал и известить собравшихся о новой трагедии, — решился наконец Андерхилл, затем забрал у меня часослов и снова спрятал его под камзол. Решительно подтолкнув меня к выходу, он запер за нами дверь. — Теперь уж придется звать констеблей: убийца, несомненно, среди нас. Но прошу вас, доктор Бруно, если вас будут допрашивать, не надо упоминать Фокса! — шепотом закончил он.
Я кивнул и посмотрел вслед этому пожилому человеку, который все-таки взял себя в руки и довольно бодро спускался по лестнице. Тяжкое бремя легло ему на плечи, думал я, и от этого груза ему уже не избавиться.
Коббет возился с ключами, висевшими в узком стенном шкафу, дверь оставалась открытой. В привратницкой все еще остро пахло блевотиной. Когда я вошел, он, не поворачиваясь, глянул на меня через плечо.
— Еще одна смерть! — проворчал он. — Теперь уж прямо в часовне. Мне велели держать ворота на замке, а что толку? Хороший паренек был этот Нед, работящий. Кто с ним такое сотворил? Я уж думаю, может, тут сам дьявол орудует. Как по-вашему, доктор Бруно?
— София Андерхилл, — сказал я, входя и закрывая за собой дверь. — Вы видели, как она выходила из колледжа утром?
— Ага! — Коббет снова повернулся спиной ко мне и принялся копаться в своем шкафу. — Ускользнула, как только суматоха поднялась, а мастер Слайхерст побежал обратно в башню. Через несколько минут и ее мамаша подоспела, я ей сказал, что мистрис София пошла, должно быть, вперед нее в гости.
— А как она вернулась, вы не видели?
— Нет. А она не вернулась?
— Весь день ее нет, — подтвердил я. — Она вам не говорила, куда направляется?
— Нет! — отрубил он. — Но далеко она не уйдет.
— Да еще в такую погоду, — кивнул я.
— И в таком состоянии.
Старик захромал к стулу позади стола, выжидательно поглядывая на меня. Я уставился на него в изумлении.
— В каком состоянии? Она что, больна?
Выразительно поднятая бровь показала, что именно старик думает о моих умственных способностях.
— Полно, доктор Бруно! Вы же не всю жизнь провели в монастыре.
— То есть она?.. Нет! — Я решительно покачал головой. Старик что-то путает, набрался сплетен от слуг. — Откуда вам знать?
— У моей жены было десять ребят, упокой Господи ее душу, и последний забрал ее с собой. Думаете, я не распознаю примет? Месяца три уже будет, как пить дать. Бедняжка!
Голова у меня закружилась. Если София и впрямь ждала ребенка, становились понятны ее страхи. Но кого же она боялась? Своего отца? Любовника? О какой угрозе шла речь?
— Но кто? Она доверилась вам, сказала, кто отец?
— Ни словечком не обмолвилась, доктор Бруно. Господь дал мне глаза, и, в отличие от наших профессоров, я умею ими пользоваться. Я видел, как она с кем-то встречалась в библиотеке вечером в субботу, когда все ушли на диспут. По крайней мере, я видел, как она прошла наверх и какой-то парень вскоре последовал за ней.
— Но кто?! — в отчаянии вскричал я.
Коббет пожал плечами, лицо его омрачилось.
— Кто его знает. Он был в плаще, капюшон надвинул на лицо. Это мог быть кто угодно. Я не видел, как он прошел в ворота, значит, он давно уже был в колледже.
Итак, одним из тех двоих, чьи голоса Нед слышал в библиотеке, была София. Но с кем она там встретилась?
— Ее отец знает? — спросил я Коббета.
— Смеетесь, что ли? Ее отец не заметил бы, даже если б она разродилась прямо у него на глазах, да и мистрис Андерхилл ничуть не лучше. По мне, так оба они виноваты: для обоих жизнь кончилась, когда Джон убился, а дочка — она вроде как не в счет. Я вот все думал, — добавил он, — как она собирается скрыть это от всех, когда не сможет зашнуровать свой корсет? А ведь до того дня уже недалеко. Может, потому она и сбежала.
— Я и не знал, что у вас было десять детей, Коббет, — сказал я, останавливаясь в дверях и с уважением поглядывая на старика.
— Теперь уже нет, — с философическим спокойствием отвечал он. — Добрый Боженька прибрал почти всех, только двух дочек оставил: одна вышла замуж за фермера под Абингдоном, другая прачка.
— Очень жаль, — не к месту сказал я.
— Не о чем жалеть, так уж на свете водится. Что-то я разболтался и совсем забыл: у меня ведь для вас письмецо. — Он выдвинул ящик стола, пошарил в нем и протянул мне сложенный лист бумаги.
Я схватил его, сгорая от любопытства: мое имя было начертано красивым, четким, но совершенно незнакомым мне почерком. Я поспешно развернул письмо и увидел, что написано оно по-итальянски.
— Сегодня с утра он оставил это у меня, — пояснил Коббет, — а как началась беготня из-за бедного доктора Ковердейла, а теперь еще из-за этого, я напрочь забыл передать, вы уж извините.
Сердце мое упало, когда я вчитался в строки, написанные изящным почерком в весьма изысканном стиле: автор просил меня рекомендовать его французскому посланнику в качестве учителя языков для его детей, ибо он в скором времени собирался вступить в брак, а скудное университетское жалованье не позволяло содержать семью.
— Это от мастера Флорио? — спросил я со вздохом, поглядывая на вензель внизу письма — такой замысловатый и разукрашенный, что его можно было прочесть десятью разными способами.
— Разумеется. Он что, не подписался?
Так вот о каком письме он упоминал! Значит, не он был тот таинственный корреспондент, направивший меня в «Колесо Катерины». Еще один тупик. Я так и не установил загадочного обитателя колледжа, который раньше всех увидел связь между убийствами и книгой Фокса.
— Черт бы его побрал, — проворчал я, сминая письмо. — Коббет, могу я попросить вас об одной услуге?
— Для вас — все, что угодно, сэр!
— Мне нужно сегодня ночью уйти из колледжа. Есть одно дело. Вы не могли бы отпереть калитку, скажем, за полчаса до полуночи?
Чело старого привратника стало задумчивым.
— С радостью бы помог вам, сэр, но ректор строжайше наказал, чтобы после всех этих убийств калитка и ворота все время были на замке, а с наступлением темноты никого не впускать и не выпускать. Против его приказа я не пойду — если еще кого убьют, меня же первого и накажут.
— Понимаю, — поспешно отвечал я. — А если я постучу тихонько и вы меня выпустите, а после этого сразу же запрете калитку?
Коббет озадаченно хмурился.
— Это еще ладно, сэр. А потом ждать, пока вы вернетесь?
— Я не знаю, сколько времени мне понадобится. Я могу снова постучать в окно, когда вернусь, и вы меня впустите.
— Попробовать-то можно, сэр, — без особой уверенности отвечал он. — Только поклянитесь, что ни одна живая душа в Линкольне не прознает, а то будет мне нагоняй.
