жареного цыпленка и салат из огурцов.
Все это время Сергей лежал и со страхом ожидал, когда ему скажут подняться и подойти. Он пытался представить, как это будет выглядеть, и про себя отрабатывал разные варианты собственного поведения. Мысленно у него все получалось гладко, но он прекрасно понимал, что в разговоре с зэками растеряет все нарепетированное и даст слабину – обнаружит страх.
Ожидание неприятностей и постоянные хождения за спиной раздражали и выматывали Калистратова. Наружу давно уже просилось пиво, но он не решался встать и прилюдно проделать эту несложную операцию. Ко всему прочему ему мучительно хотелось пить, тело болело от побоев, голова раскалывалась с похмелья, а на душе лежала такая тяжесть, что Сергей снова малодушно подумал о самоубийстве.
Калистратов даже не задремал, а скорее слишком глубоко ушел в себя, когда дверь снова отворилась и откуда-то издалека послышалось:
– Свиридов, на допрос.
В забытье эта фамилия показалась ему незнакомой, но другой голос, из камеры, громко проговорил:
– Он спит. Эй, киллер, тебя снова на допрос.
Калистратов пришел в себя только после того, как конвойный вошел и небольно ударил его сапогом по ляжке.
– Ну-ка, быстренько поднялся! – беззлобно крикнул он. – Ты что, сюда спать пришел?
– Я все рассказал, – приподняв голову, ответил Сергей.
– Разговорчики, – начиная раздражаться, проговорил конвойный и еще раз пнул Калистратова.
В кабинете следователя уже горел свет, а в темном окне виднелся всего один, да и тот какой-то мутно-рыжий фонарь, похожий на перманентно умирающую лампочку в камере. Горбунов сидел за своим столом с уставшим лицом, но в глазах у него Сергей прочел нечто напугавшее его – следователь что-то выяснил и спешил поделиться этим с подследственным.
– Ну, садись, Калистратов Сергей Анатольевич, – сказал Горбунов. – Начнем все с самого начала.
Услышав свое настоящее имя, Калистратов растерялся, но быстро сообразил, что его вычислили по фотографии – после ограбления банка его личное дело наверняка было передано в уголовный розыск. Стало быть, запираться и сочинять небылицы дальше было бессмысленно.
– А этот… жив? – опустившись на стул, тихо спросил Сергей.
– Жив, жив, ты его в плечо ранил, – повторил Горбунов.
– Нет, – покачал головой Калистратов и с трудом выдавил из себя: – Заместитель директора банка.
Следователю повезло, Сергей сидел с низко опущенной головой и не видел, как он удивленно вскинул брови и несколько суетливо поменял местами чистый лист бумаги и авторучку.
– И он жив, – быстро сориентировавшись, ответил Горбунов. – Давай, голубчик, начинай. Только больше не ври. Нам известно почти все, надо уточнить кое-какие детали.
– А с моими что? – немного помедлив, спросил Калистратов и посмотрел на следователя. – С сестрой что?
– Все в порядке, – закуривая, спокойно ответил Горбунов. – Итак, фамилия, имя и отчество?…
После того как его разоблачили, Сергея словно прорвало. Он рассказывал долго и вдохновенно, пересыпая повествование несущественными для следствия подробностями. Когда он увлекался описаниями своих переживаний, следователь не перебивал его. Лишь иногда он умело направлял рассказ в нужное русло, где требовалось, сочувственно поддакивал и все время писал. Единственное, о ком Калистратов умолчал, это о Михаиле, у которого он собирался купить пистолет. Подставлять старого друга не имело смысла и было совестно, тем более что он и так его подвел.
– Все, – наконец произнес Сергей и, засмущавшись, попросил: – Можно я у вас схожу в туалет?
– Сейчас тебя отведут в камеру, там и сходишь, – перечитывая написанное, ответил Горбунов. – До утра я тебя больше трогать не буду.
– А можно здесь? – повторил просьбу Калистратов, но Горбунов резко оборвал его:
– Не положено! Я и так из-за тебя весь вечер угробил, выяснял, кто ты такой, Свиридов-Калистратов. Врать тоже нужно уметь. А то у него полные карманы телефонов, так нет, зачем-то голову морочит. Я тоже человек. Мне домой надо. Понимаешь? Домой! На, прочти и вот здесь распишись.
Сергей невнимательно читал длинный протокол, и одновременно пытался свести воедино слова Горбунова о «полных карманах телефонов» и своем разоблачении. Наконец он взял авторучку, расписался, а затем спросил:
– А как вы узнали, кто я такой? По этим телефонам?
– Естественно, – убирая бумаги, ответил следователь. – Пришлось к твоему дружку с фотографией ездить.
– Значит, вы ничего не знали о «Золотом рассвете», – с досадой проговорил Калистратов.
– Не знал, – устало согласился Горбунов. – А чего ты так разволновался? Не знал, так узнал бы. Дело-то небось давно уж заведено и лежит у нас.
– А то, что с сестрой все в порядке, вы тоже наврали? – тихо спросил Сергей.
– Ну, не тебе меня во вранье упрекать, – отмахнулся следователь. – Сам виноват.
В камеру Калистратов вернулся куда более мрачным, чем ушел. Он едва ли не приплясывал от нестерпимого желания освободить мочевой пузырь, но параша оказалась занятой. Мордастый полуголый старик, сидевший на унитазе орлом, сосредоточенно смотрел прямо перед собой и до покраснения тужился.
– Ну ты, давай смывай! – прорычал ему кто-то с нижних нар. – И так всю ночь одно дерьмо снится.
Старик удивленно заглянул себе между ног, затем подпер подбородок кулаком и, не глядя на кричавшего, ответил:
– Там и смывать нечего. Запор у меня.
– А чего ж тогда так воняет? – укрывшись с головой, крикнул тот же заключенный.
– А здесь все время воняет, – резонно ответил старик и затрясся в беззвучном смехе.
Чтобы не стоять столбом у всех на виду, Калистратов заполз на свой матрас и лег на живот. Он пролежал так минут пятнадцать, прежде чем старик слез с толчка, и едва успел дойти до параши и расстегнуть штаны.
Наступившее облегчение на время затмило все его неприятности и даже физическую боль. Сергею показалось, что в камере стало значительно светлее и прохладнее, а сама она как будто сделалась более просторной. С удовольствием растянувшись на матрасе, Калистратов ощутил себя оторвавшимся от земли воздушным шаром, и, закрыв глаза, он почувствовал, как
