при том, что для меня, девочки, родившейся и всю жизнь прожившей на этом острове, Миды и вовсе представляли собой одну большую аномалию. В них все было совершенно иным. Я никогда не видела такой мир раньше. Но когда тебе двенадцать лет, как понять, где заканчивается нормальное „другое“ и где начинается совсем „другое“.
Сейчас она для него уже слишком стара, это точно. Дело в этом? Может, ее единственная цель в жизни — сохранить его благосклонность? Может, у нее нет другого выхода и она, чтобы не потерять его, вынуждена потакать его гнусным делам? Его и его дружков, а со временем — и их детей. Приглашать их сыновей и дочерей, которые беспечно отводят взгляды ради наследства или дома вроде того, в котором им довелось вырасти? Девочек воспитывают так, чтобы они вышли замуж за Мужчину Наподобие Папочки, а потом из поколения в поколение передавали наследственные пороки.
Sirenas из прежней островной жизни на самом деле были такими вот Джеммами. Когда пышным цветом распускалась их красота, их отрезали от остального стада. Похищали силком и превращали в игрушки для герцогов. А потом, чтобы они не болтали и не создавали проблем, при нашем участии сбрасывали вниз со скалы. Сейчас я это понимаю. И повинен в этом каждый из нас. Все без исключения. Эти грехи мы несем в своей ДНК.
Но хотя бы у нас с Феликсом не было детей».
— Да не знаю я! — визжит он. — Кто-то! Я же сто раз ей говорил! Снова и снова. Нужно постоянно менять персонал! Не давать прислуге времени затаить обиды! Вот к чему это приводит. А она держит эту экономку уже хрен знает сколько лет. Подцепила ее в детстве. Да. Нет, ее уже нет. Больше я не знаю ничего. Если долбаная Татьяна сама запустила данайцев, то пусть сама и разбирается…
Голос уплывает куда-то на корму и поднимается по ступеням кают-компании. На миг перед кают-компанией мелькает его волосатая лодыжка.
— Фу. Триполи. Надо же было. Я знаю. Да-да, но там такой бардак, что договор об экстрадиции не стоит даже бумаги, на котором его напечатали. Пока они успеют оформить документы, я уже буду в самолете. Да, прости, Джефф, но здесь я бессилен. Деньги вернутся на твой счет на следующей неделе. Что? Ну конечно же, господи, отследить платеж будет нельзя. Ты считаешь меня безмозглым идиотом? Да, отель «Аль Махари». Да знаю я, знаю. Не говори. Но хотя бы выпить смогу…
Он спотыкается о ступеньку и ругается. «А он и правда набрался, — думает она. — Это хорошо».
Она тихонько поднимается по лестнице для прислуги.
Стоит замечательная ночь, какая бывает только на море. На кормовой палубе горят огни, но взгляду Мерседес, укрывшейся в тени, доступны мириады звезд. Луна зашла, и водная гладь теперь отливает маслянистой чернотой. Яхта на полной скорости мчит в Ливию, вздымая форштевнем белую пену.
Далеко-далеко за кормой в ночи горит одинокий огонек, маленький и неутомимый. Слишком маломощный, чтобы не отставать, он все равно упорно следует за ними в кильватере.
Феликс. Только бы это был Феликс. С этой яхты только один путь — за борт, — но там, в этих водах, ей будет очень и очень одиноко.
До нее вновь доносится голос Мэтью. Он все еще орет в телефон на кормовой палубе. В иллюминатор она мельком видит на барной стойке наполовину опорожненную бутылку виски. Отлично. Мэтью, конечно, старик, к тому же страдает ожирением, но с ним трезвым mano a mano ей точно не справиться. Что ни говори, а мужчина он во всех отношениях крупный. Настоящий великан не только в ее детских воспоминаниях, но и в реальной жизни. Головорез ста сорока килограммов весом, каждый из которых играет в его пользу, и без намека на совесть, способную его сдержать.
Она оглядывает сходни, чтобы убедиться, что рядом кроме нее никого нет, переступает порог каюты для прислуги и крадется к дверце трапа. Замок на ней предельно простой: железный штырь и петли, на которых она открывается наружу. Штырь хоть и ржавый, но хорошо смазан и поэтому из паза выходит легко, стоит его самую малость потянуть. Покопавшись в кармане, Мерседес достает фирменный коробок спичек с эмблемой отцовского «Медитерранео» и запихивает его между поручнем и створкой. Дверь хоть и открыта, но должна выглядеть запертой. С силой на нее нажав, она видит, что коробок держит хорошо. Но при беглом осмотре ни за что не заметишь, что с поручнем что-то не так.
На сходнях появляется Мэтью — в махровом халате и шлепанцах, которые на борту яхты для него давно стали чем-то вроде униформы. В лучах раскачивающегося из стороны в сторону светильника поблескивают уложенные маслом черные волосы.
«Нет-нет. Еще рано. Я еще не готова».
Она застывает на месте, слушая плеск медленно накатывающих на борта волн и гудение крови в висках. Пригибаться слишком поздно — если не двигаться, больше шансов остаться незамеченной.
Мэтью не смотрит в ее сторону, лишь обводит взглядом море. Потом подносит к губам стакан, отворачивается и опять говорит по телефону. С расстояния в несколько метров до ее слуха доносятся смазанные, гулкие слова: Джанкарло… а куда же он денется, сука… долбаная Татьяна.
Мерседес стремительно прячется в безопасном коридоре, прислоняется к стене и ритмично дышит, пока пульс не приходит в норму. Теперь она в равной мере зла и напугана. Если что-то пойдет не так, ей конец.
Она смотрит на часы. Четыре утра. Давай, Мерседес. Даже такой пьяный и злой мужик, как он, все равно скоро пойдет спать.
Но ей надо еще окончательно все подготовить. Он слишком большой. Понадобится балласт. Жирные всплывают.
Она снова выглядывает из своего укрытия. На палубе никого нет. Заглянув в замочную скважину кают-компании, она видит, что он сидит в невменяемом состоянии у барной стойки, положив руку на бутылку виски. Двигает губами, но телефон не в руке, а бесполезно лежит рядом.
Мерседес опять выходит, опускается на колени рядом с золоченым якорем, предметом гордости Мида, и проверяет его крепление. Ничего не изменилось — два болта на гайках. И, конечно же, никакой цепи, ведь по прямому назначению его никто и не собирался использовать. Но вот по другую сторону от дверцы трапа висит прорезиненный спасательный круг с привязанным к нему нейлоновым шнуром добрых двадцати метров длиной. На тысячу четыреста метров меньше, чем нужно, чтобы достать до морского дна, но для ее целей более чем достаточно.
Теперь она рада, что смотрела, когда Феликс учил ее вязать морские узлы, хотя, если честно, делала это, только чтобы порадовать его. Отвязать шнур от круга и привязать его прочным тройным узлом к якорю она успевает за какую-то минуту. Потом отматывает его от якоря на длину, примерно равную человеческому росту, прикрепляет к поручням узлом, который можно быстро развязать, и сворачивает петлю, чтобы схватиться за нее, когда придет время. После чего поднимает якорь — чувствуя, как напрягаются все мышцы, обещающие завтра отплатить за это болью, — перекидывает его через борт и видит, что он самым идеальным образом повис над самой поверхностью, тыльной стороной к крюку. Теперь достаточно в нужный момент потянуть за петлю, и он упадет в воду и будет падать, пока не достигнет дна.
После чего она
