Султан Высокой Порты идет еще дальше. С 1890 года Абдулхамид II вводит в турецкой Армении режим террора. Он преследует две цели: распространение ислама и приближение к границам России. План прост: избавиться от армянского вопроса, избавившись от армян. Султан науськивает на них соседей-курдов, заменяет христианских чиновников мусульманскими, навязывает ислам, сажает в тюрьму или отправляет в изгнание епископов и священников, дает добро на расправы, конфискации, грабежи, поджоги. За два года, в 1893-м и 1894-м, было убито более трехсот тысяч армян.
Европа заклеймила позором эти зверства — декларации и обвинительные речи не иссякали, — но была слишком разобщена и по большому счету равнодушна, чтобы эффективно действовать. Преемник Абдулхамида II, его брат Мехмет V, санкционирует пытки и массовые убийства 1910-го, 1912-го и 1915 годов. К концу 1918 года Турция решит для себя армянскую проблему окончательно: более миллиона мужчин, женщин, детей будут уничтожены, два миллиона спасутся, бежав за границу.
Избирательная кампания в начале июля ознаменовалась в Париже двумя событиями: волнениями в Латинском квартале и закрытием Дома профсоюзов. Волнения в Латинском квартале продлились четыре дня. Они были вызваны сущим пустяком: сенатор Беранже, возглавлявший лигу борьбы с распущенностью общества, подал запрос на принятие мер против очередного Бала Четырех Муз и добился своего. В знак протеста студенты Школы изящных искусств в субботу 1 июля организовали митинг на площади Сорбонны с целью осмеять и освистать Беранже. Но полиция отреагировала с неожиданной жестокостью. Митингующих разогнали бригады Центрального округа, полицейские ворвались в пивную «Аркур», избили посетителей, а одного из них, 23-летнего коммивояжера Антуана Нюже, и вовсе забили до смерти. Третьего июля социалист Мильран обратился к главе кабинета министров Шарлю Дюпюи с резким осуждением действий стражей порядка, которые «призваны служить оплотом безопасности общества, но превратились для населения в пугало, внушающее страх и отвращение». Палата депутатов приняла сторону правительства и префектуры. Уличные волнения не утихали с субботы до понедельника. Отряды полиции с саблями наголо обрушивались на любые группы людей на улицах, подразделения были поставлены в ружье, росли баррикады. Шестого июля беспорядки в Латинском квартале были подавлены. В тот же день Шарль Дюпюи дал распоряжение о закрытии Дома профсоюзов. На площади Республики по приказу префекта был открыт огонь, а затем последовали многочисленные аресты активистов профсоюзного движения.
3 сентября произошла сенсация. Социалисты, возглавляемые Жоресом и Мильраном, получили на выборах сорок одно место в палате депутатов и таким образом вернулись в политическую жизнь, из которой были вычеркнуты со времен Парижской коммуны 1871 года.
Националист Морис Баррес, автор изданного в 1888 году романа «Под взглядом варваров», затеял собственную кампанию под девизом «Долой иностранцев!». По закону от 18 августа означенные иностранцы должны были проходить процедуру регистрации в коммуне или округе, где они получили работу. Во Франции обострилась италофобия. В Эг-Морте предприятию «Южные солончаки» требовалось много рабочих рук для добычи и дробления соли. Владельцы нанимали поденщиков из Севенн и Виваре, а также «крестоносцев»,[123]приезжавших со своего полуострова с женами и детьми, готовых трудиться по шестнадцать часов в день и жить в отвратительных условиях. Конкуренция между местными и приезжими была лютая, французы и итальянцы прониклись взаимной ненавистью. Шестнадцатого августа 1893 года противостояние закончилось дракой, были ранены пятеро французов. На следующее утро, 17 августа, разыгралась драма: почти шесть сотен французов, вооруженных ружьями и дубинками, напали на итальянцев; среди последних семеро были убиты, около сорока тяжело ранены. Началась охота на иноземцев. Полиция привлекла к суду тридцать восемь французов, иммигранты тем временем поспешно паковали пожитки и с семьями бежали в Марсель. Парижские журналисты, примчавшиеся на место событий, были потрясены этим массовым исходом. Чрезвычайно бурно отреагировало и итальянское правительство.
Панамский процесс, разоблачивший финансовые махинации и скомпрометировавший многих парламентариев, подавление беспорядков в Латинском квартале, закрытие Дома профсоюзов — все это стало причиной нарастания недовольства в среде электората, которое вылилось в подъем социалистических настроений. Почти пять десятков депутатов (гедисты, бланкисты, посибилисты,[124]независимые народные избранники), победившие на выборах под социалистическими лозунгами, обращались к народным массам, придавая их чаяниям конкретную политическую форму.
В сентябре начали забастовку шахтеры Нора и Па-де-Кале. Общий заработок, потерянный ими, составил пять миллионов франков; компании понесли убытки в полтора миллиона.
За семь месяцев до этого разразился Панамский скандал. Восьмого марта виновники разорения восьмидесяти семи тысяч вкладчиков предстали перед судом присяжных департамента Сена. Месье Фердинана де Лессепса и его компаньонов обвинили в подкупе депутатов и сенаторов, которые проголосовали за закон, дозволивший Всеобщей компании Панамского канала выпуск облигаций. Многие мелкие вкладчики, обанкротившиеся после приостановления работ и выплат, покончили с собой. Месье Шарль Байо, бывший министр общественного труда, единственный из обвиняемых был признан виновным в лихоимстве и приговорен к пяти годам лишения свободы за коррупцию. Замешанный в этом скандале Жорж Клемансо, «вождь, сплотивший республиканцев», ушел с политической сцены и довольствовался написанием ежедневных передовиц в «Жюстис». Что до героя Суэца, 88-летнего Фердинана де Лессепса, он схлопотал штраф в размере триста тысяч франков и те же пять лет тюрьмы, но кассационный суд отменил приговор, сославшись на право давности. Предприниматель Гюстав Эйфель также получил снисхождение. Панамский скандал таким образом не повлек за собой юридических санкций, несколько незначительных обвинений разбились о процессуальные препоны, на судебных заседаниях затравили пару козлов отпущения, тем и ограничились.
Во Франции, как известно, все заканчивается песней. В Париже был построен концертный зал для исполнителей из кафешантанов — 12 марта «Олимпия» распахнула двери перед благодарной публикой на бульваре Капуцинок.
Насладившись шлягерами, праздные дамы и господа теперь могли после концерта отужинать в двух шагах, на улице Руаяль, у «Максима» — в шикарном ресторане, открытом 7 апреля месье Корнюше. Как отметил Леон Доде в «Подлинном Париже», «великим открытием Корнюше стала эта английская „’s“ при имени, написанном на английский же манер: „Maxim’s“. Назови он свою забегаловку „Maxime“, успех был бы вдвое меньше».
В ноябре в столице вспыхнула эпидемия оспы, парижан и парижанок призвали пройти вакцинацию. Было модно превращать эту процедуру в небольшое торжество, этакий «дженнеровский[125]файф-о-клок» — друзья-приятели назначали встречу в определенный день, в определенный час, во двор городского дома приводили корову, шутники собирались вокруг нее, каждый закатывал рукав, и врач по очереди вкалывал им вакцину, как животным на ферме.
