Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
– Спасибо, мне приятно, – поблагодарила Анька.
– И все?
– А что еще? Хочешь узнать, нравишься ли ты мне?
– Не помешало бы.
– Нравишься. Мне многие нравятся. Почти все.
– Да? – Вик растерялся. – А зачем же ты тогда…
– Что? – Анька пытливо смотрела на него.
– Ну… Какие-то намеки были…
– Разве? Тебе показалось.
– Да? Тогда извини…
Вик отошел, окончательно обескураженный. Долгие годы своей жизни он был уверен, что мальчишки умней девчонок. Лучше соображают в математике и вообще. Недаром же большинство политиков, ученых и чемпионов мира по шахматам – мужчины. Женщины в шахматы с мужчинами даже и не играют, если только неофициально. Слишком большая разница в интеллекте. И вот теперь он чувствовал, что и Танька, и Анька оказались гораздо умнее его. Но в чем?
В отношениях, понял он. Вот в чем женская сила – это надо уяснить на всю жизнь. Если начинаются какие-то отношения, женский пол умнее.
При этом, размышляя на эти темы, Вик не был очень уж опечален. Напротив, что-то в его душе появилось даже радостное. Он вдруг почувствовал, что за эти дни в Стране Страха очень повзрослел – и не из-за тех испытаний, которые ему выпали, не из-за дурацкой мнимой болезни страха, а из-за этих вот как раз отношений – пусть они ничем не кончились. Хотя – как сказать. Отрицательный результат – тоже результат, говорит математик Евгений Абрамович…
Тут Вик заметил, что Ник сидит с Антоном и Обломским и они что-то серьезно обсуждают. Вик подошел:
– Какие-то секреты?
– Никаких, – сказал Антон. – Другим тоже полезно послушать. Эй, народ, идите-ка сюда! – позвал он.
«Народ» собрался, и Ник продолжил развивать идею, которую он начал излагать Антону и полковнику.
– Я что подумал, – сказал он. – Лечат тут кого-то или не лечат, но все равно все сюда попали как больные и считают себя больными. Вот профессор, то есть генерал, на это и рассчитывает. Все запуганные – он пугает еще больше. А если на самом деле больных тут нет?
– Сомневаюсь, – сказал Обломский. – Я уж точно больным сюда попал. И к сожалению, болею до сих пор.
– А он вам пытался объяснить, что, может, вы на самом деле не болеете?
– Зачем? Нет, он подтвердил диагноз.
– Вот! – воскликнул Ник. – В этом моя и мысль! Если у кого-то что-то, да мало ли у кого чего есть, он тут же говорит: точно, у вас это есть! Он внушает, понимаете?
– Ты так договоришься, что вообще никаких болезней нет, – усмехнулась Машка.
– Есть. Грипп, простуда. Живот заболит. А все остальное здесь! – постучал себя по голове Ник. – И лечиться не надо, а надо просто понять, что это ерунда. Ты, например, – сказал он Машке, – сумела же с охранником поговорить, хотя он был рыжий?
– Это один раз.
– Значит, можешь и другой! А если подумаешь, то поймешь, что это ерунда! Рыжефобия, с ума сойти. Да придумала ты все это себе!
– Ничего я не придумала! – рассердилась Машка.
– Хорошо, не придумала. Но он, профессор-то, вместо того, чтобы сказать: Маша, ты дурочка, не бери в голову, а, наоборот, организуй общество рыжих и оттягивайся! – он тебя еще больше запугал, разве нет?
– Вообще-то сказал, что это серьезная болезнь…
– Вот! И вы все тоже подумайте – может, ерунда все это? А? Мы вот с Виком сюда попали сами, мы не больные, мы со стороны видим, правда, Вик? И вы нам больными не кажетесь! Вы вспомните, как мы недавно в тоннеле шли – хоть кто-нибудь о своей фобии вспомнил? Нет! Потому, что не до этого было! Потому, что все хотели на свободу. То есть если кто хочет на свободу, ему болеть некогда. Если он вообще болеет, в чем я сильно сомневаюсь! – заключил Ник, и Вик невольно залюбовался братом, поражаясь тому, как быстро тот научился гладко и грамотно излагать свои мысли.
Полковник, Антон, страбыты и страбынеты отнеслись к аргументам Ника с полным уважением. Они задумались.
Действительно, все они привыкли к своим фобиям, к своим страхам, а может, они не такие уж и страшные? А может, их вообще нет?
Нет, правда, думал Сашка, так ли уж я боюсь быть не таким, как все, то есть все реальные, нормальные и конкретные пацаны? А вот взять, например, да и попробовать одеться так, как никто не одевается, и вести себя так, как никто не ведет, то есть АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНО? Что будет? Ну, посмеются, может быть. День будут смеяться, два, три. Ну, неделю. И все. Надоест. А главное – от этого я сам-то хуже не стану! Я же останусь таким, как я есть, ничего во мне не изменится!
Примерно так же думал и Пашка.
Анька лирично представила, что через пару лет она станет совсем взрослой – и зачем ей тогда лидеромания? Зачем быть первой для всех, если захочется быть первой для кого-то одного, кто ей понравится? Пока, увы, никто не понравился. Немного Вик, но – терпимо, без эмоций, так зачем ждать пару лет, если с лидероманией можно покончить уже сейчас?
Толстый Петька вспомнил, что на свете миллионы людей с достаточным весом, но не обижаются же они все, как дураки, с чего он вдруг стал обидофобом? Обижаться на самом деле страшно надоело. Уже как обязанность – не хочешь обижаться, а обижаешься. Глупость это все.
С этим мысленно был согласен Валерка, тоже обидофоб, хоть и не знал, что Петька думает на ту же тему.
Шустрик впервые откровенно сказал себе, что он псих. Как можно всерьез бояться, что не вырастешь? Все вырастают, и он вырастет. Ну, замедленное развитие, и что? Учитель истории говорил, что Наполеон был маленький. А адмирал Нельсон вообще лилипут. Это жизни не мешает. И почему я раньше этой простой вещи не понимал? – недоумевал Шустрик. И сам себе объяснил: понимал, конечно, просто заигрался в свою болезнь, как в игру. Защиту придумал: чтобы другие не тыкали пальцем – смотрите, какой маленький, он первый спешит объявить: да, я маленький! А зачем защищаться сильному человеку? В том же, что он сильный человек, Шустрик за последние дни не раз убеждался. Друзей из водяной пещеры помогал освободить? Помогал! В тоннеле упал и не разбился? Не разбился! Ну и все!
Эдька заглянул в будущее и увидел себя там окончательно взрослым мужчиной, главой семьи и отцом детей. Будет он их бояться? Нет. Будет он бояться казаться ребенком? Нет – потому что настоящему взрослому это и в голову не придет. Вон отец, ему за пятьдесят уже, а иногда дурачится, как маленький. Следовательно, детофобия не признак взрослости, а, наоборот, свидетельство не закончившейся детскости! И как он раньше об этом не догадался?
Васька-обманофоб, привыкший бояться обмана, признался себе, что бывает даже разочарован, когда его не обманывают. Это неправильно и неестественно. Это значит, что он привык к своей болезни. Так было однажды – когда у него болел зуб. Он болел сильно и долго, а потом вдруг прошел. Но через несколько минут Васька взял да и надавил на десну – и зуб взвыл опять. Но вскоре успокоился. Зачем он это сделал? Чтобы еще раз испытать боль? Нет, чтобы еще раз порадоваться, когда она будет проходить. Так пусть и эта дурацкая болезнь пройдет, а если по ней соскучишься, можно будет на время к ней вернуться. Чтобы тут же выздороветь и получить от этого удовольствие.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
