с себя все одежды, позволяющие тебе быть невидимой, но все еще прячешь от меня твои глаза, — прозвучал голос незнакомца в голове Падмавати.
— Не может этого быть! Ты до сих пор беседуешь со мной? Какой хитроумный даймон, нешто ты ослеп от вожделения и любви ко мне? Ну, да ладно, ха-ха! Ведь еще никто не научил тебя, что даже слепые прозревают от одного взгляда Падмавати!
Разгневанная, она развернулась и увидала перед собой обычного человека. Изображения таких людей до сих пор сохранились в храмах Аирват-двипы, но в действительности она давно потеряла веру в то, что человек может появиться в мире без людей. Даже брамины, которые ее в этом убеждали, не могли ответить на вопрос, каким образом в аджана-локе может появиться человек. И вот, спустя сотни тысяч лун, он стоял перед ней и смотрел в ее открытые глаза. Он видел ее, а она видела его, они смотрели друг на друга. Она не могла отвести взгляд, пораженная тем, что он не умирает, а Евгений не мог поверить в то, что видит ее, что это происходит с ним, а не с кем-то еще. Ведь это была Она…
Ее волосы были темнее, чем в мире людей, ее руки были покрыты узорами из хны, а ладони окрашены алой краской. Но это была Она, его богиня, приотворившая ему однажды свои трансцендентные таинства. Даже здесь, в мистическом сновидении, она ничуть не щадила его, продолжая являться во всем своем смертоносно-оживляющем великолепии, обжигающим лучами десяти миллионов солнц.
— Ты — человек? — спросила она, немного смягчившись.
— Всего лишь прати-пхалин, астральный двойник человека, который волей судьбы оказался на Аирват-двипе. Он взглянул на твое отражение в воде, и теперь его сердце не знает, как жить дальше.
— Так и будешь говорить в моей голове? — укоризненно подвигала она плечами.
— Но госпожа Падмавати обездвижила мой язык, — мысленно отозвался он.
— Если ты не даймон, можешь говорить как человек, — кивнула она. — Кто он? Отвечай!
— Его зовут Джанапутра, царь Нагарасинха из благородного дома Раджхаттов.
Падмавати задумчиво отвела глаза. В женственной задумчивости ее лицо становилось еще загадочнее и милее. Она не воспринимала его за существо, наделенное чувствами, он был для нее лишь материализовавшейся иллюзией. Ее не волновало ни прошлое, ни будущее, ни имя этой астральной сущности, и Евгений был этому несказанно рад, потому что от одного общения с ней его душу уже переполняло счастье.
— Мои чары все равно убьют его, — с грустью призналась Падмавати. — Об этом гласит Падма-сутра, составленная маха-риши. Лишь непорочные девы, обладающие сиддхическим зрением, пребывают в созерцании Падмавати, однако для них ее красота остается скрытой. Временно созерцать ее красоту могут слепые, но когда она сама устремляет свой взор, даже слепые находят смерть. Что касается тебя, про таких духов в Падма-сутре ничего не сказано.
— Твой отец не был бы маха-риши, если бы не знал, что недосказанное, не претерпевающее изменений, не происходящее ни до, ни после, не получаемое с помощью рассудка, важнее всего сказанного и претерпевающего изменения в рассудке. Видимо, было нечто такое, чего он не захотел тебе сказать.
Под цветочными гирляндами на пурпурно-белой коже Падмавати, подобной безупречному цветку лотоса, проступило странное свечение, хотя сама она, судя по всему, не ощущала в себе никаких изменений.
— Куда ты смотришь? — изумилась она его взгляду. — Что ты…
Не прикасаясь к Падмавати, он осторожно раздвинул лепестки орхидей, под которыми скрывалось еще одно ожерелье, мерцание которого напоминало жемчужную нить. Однако вместо жемчужных перлов на ожерелье были нанизаны ужасающие глаза! Их разноцветные зрачки вращались в разные стороны, испуская потоки света. Они обладали сознанием, они были живыми!
— Эти глаза на твоей шее, откуда они? — спросил он, ужасаясь и восторгаясь ею одновременно.
— О чем ты говоришь? — не поняла Падмавати.
Она поднесла ладонь к шее, не почувствовав никаких глаз, потому что они с легкостью прошли сквозь ее тело, утонув в груди Падмавати, словно в молочном йогурте. А затем вынырнули обратно и, перестав хаотично вращаться, уставились на Евгения лазурно-радужными зрачками.
— На тебе висит ожерелье из невидимых глаз, от которых исходят чары маха-риши, — сказал он. — Если его снять, то чары спадут, и никто больше не будет умирать, посмотрев на тебя, Падмавати.
— Так сними его! — потребовала она. — Чего ты медлишь?
— Но, если я его сниму, время начнет питаться твоим телом, ты окажешься беззащитной перед влиянием темных гун, как все джива-саттвы…
— По-твоему, лучше быть причиной их смерти? Тебе не ведомо — каково это, скольких существ я уже погубила и скольких еще погублю. Ты не знаешь, какие кошмары преследуют меня. Думаешь, этот дар, которым меня наделил мой отец, доставляет удовольствие? Говорят, он посвятил себя поискам перворожденных сиддхов, чтобы погрузиться в вечное блаженство, но он также мог собирать глаза перворожденных для создания оберега Дхарма-харам, повелевающего временем и судьбой. Если это так, избавь меня от него, я приказываю тебе!
Она не была жестокой, нет. Тем не менее, каждое ее слово причиняло ему нестерпимые страдания. Под воздействием заклятья любая другая душа за тысячи лет могла бы утратить внутреннюю чистоту, пропитаться ненавистью к себе и ко всем окружающим, перестать чувствовать и дарить любовь, но она сохранила в себе все то, что делало ее особенной.
И вот настал час, когда он должен был ее освободить, он знал, что это приведет к непредсказуемым последствиям и станет концом целой эпохи для безлюдного мира. Но разве мог он поступить иначе? Он всецело ей доверял, и если она не хотела нести эту ношу, значит, он должен был ее отпустить. Что он при этом испытывал, не имело никакого значения. Их желания, как всегда, не совпадали, впрочем, у него никогда не было права желать от нее чего бы то ни было, даже во сне.
— Мне хочется тебе кое-что сказать. Возможно, я уже никогда не вернусь в этот мир, но я буду скучать по тебе. Прости, мне никогда не хватало слов, чтобы объяснить это чувство…
Он прикоснулся кистями рук к ее магическому ожерелью, отчего сиддхические глаза зашевелились и вновь попытались погрузиться в тело Падмавати. Однако его руки охватило такое же разноцветное сияние, и он беспрепятственно вынул оберег из ее груди.
— Теперь ты можешь идти, тебе не нужно больше скрываться. В саду тебя будет ждать Джанапутра. Он выглядит почти так же, только он — не бесплотный дух.
Она заглянула в его глаза, в точности, как тогда, и в точности, как тогда, она захотела ему что-то сказать, но ничего не сказала.
