Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
– Ваша страсть к самосовершенствованию достойна похвалы.
– Опять вы за свое? Тут все дело в том, как смотреть на вещи. В Германии – изнутри – происходят перемены, Марш, и вы могли бы стать их участником. Сам рейхсфюрер лично интересуется новым поколением, он прислушивается к нам, продвигает по службе. Он верит в перестройку, более широкую гласность, налаживание контактов с американцами. Время таких людей, как Одило Глобоцник, уходит в прошлое. – Наклонившись, он прошептал на ухо Маршу: – Знаете, почему Глобус вас не любит?
– Просветите.
– Потому что вы выставляете его дураком. Для Глобуса это смертельная обида. Помогите мне, и я спасу вас от него. – Кребс выпрямился и продолжал обычным голосом: – Где баба? Какие сведения Лютер хотел ей передать? Где чемоданчик Лютера?
Все те же три вопроса. Снова и снова.
В допросах есть своя ирония: они могут дать допрашиваемому столько же, если не больше, сколько допрашивающему.
По вопросам Кребса Марш мог определить степень его осведомленности. Некоторые вещи были ему хорошо известны: он знал, например, что Марш побывал в морге и что он отыскал в аэропорту чемоданчик. Но в его сведениях был существенный пробел. Если только Кребс не вел дьявольски хитрую игру, он, по-видимому, не имел представления о том, какие сведения Лютер обещал американцам. Только на это шаткое обстоятельство Марш возлагал единственную надежду.
Через по-прежнему безрезультатные полчаса в дверях появился Глобус, поигрывая длинной гладкой деревянной дубинкой. Позади него стояли два коренастых молодчика в черном обмундировании.
Кребс вытянулся по стойке «смирно».
Глобус спросил:
– Ну как, полностью сознался?
– Никак нет, герр обергруппенфюрер.
– Какая неожиданность! Думаю, теперь моя очередь.
– Так точно.
Кребс наклонился над столом, собирая бумаги.
Показалось ли это Маршу или он действительно увидел на этом вытянутом бесстрастном лице проблеск сожаления?
Кребс ушел. Глобус расхаживал взад и вперед, волоча по каменному полу дубинку и мурлыча под нос старый партийный марш.
– Знаешь, что это такое, а? – И, подождав, переспросил: – Нет? Молчишь? Это американское изобретение. Бейсбольная бита. Привез мне один приятель из посольства в Вашингтоне. – Глобус пару раз взмахнул ею над головой. – Собираюсь создать эсэсовскую команду. Могли бы тогда играть с американской армией. Как думаешь? Геббельс загорелся. Думает, что такое зрелище американцам понравится. – Прислонил биту к массивному столу и стал расстегивать мундир. – Если хочешь знать мое мнение, то ошибка была допущена с самого начала, в тридцать шестом, когда Гиммлер сказал, что все легавые из крипо должны носить форму СС. Вот и докатились до того, что имеем дело с мерзавцами вроде тебя и старыми засранцами вроде Артура Небе. – Он передал мундир одному из охранников и стал засучивать рукава. Потом ни с того ни с сего заорал: – Черт возьми, мы-то знали, что делать с такими, как ты! Это теперь расслюнявились. Больше не спрашивают, хватит ли у тебя пороху, а интересуются, есть ли докторская степень. В сорок первом на Востоке, когда пятьдесят градусов мороза и ссаки замерзали на лету, про докторские степени не спрашивали. Надо было слушать Кребса, Марш. Было бы лучше. Я, твою мать, думаю, что он один из ваших. – И передразнил жеманные манеры Кребса: – «С вашего разрешения, герр обергруппенфюрер, я хотел бы первым допросить подозреваемого. Думаю, что к нему нужен более тонкий подход». Какой в жопу тонкий! Подумаешь, какая птица! Будь ты моим псом, накормил бы тебя отравой.
– На месте вашего пса я бы её съел.
Глобус с ухмылкой кивнул одному из охранников.
– Послушай-ка этого молодца! – Поплевав на ладони, он взял бейсбольную биту. Повернулся к Маршу: – Смотрел твое дело. Вижу, что силен только в писанине. Вечные записки, разные докладные. Ну прямо несостоявшийся писатель. Скажи: какой рукой пишешь – левой или правой?
– Левой.
– Снова врешь. Давай-ка правую руку на стол.
Грудь словно стянуло железными обручами. Не хватало воздуха.
– А ну давай, твою мать!
Глобус взглянул на охранников, и Марша сзади обхватили крепкие руки.
Стул наклонился, голову пригнули к столу. Один завернул ему левую руку высоко за спину и стал выкручивать. Марш взвыл от боли. Тогда другой схватил свободную руку. Он почти вскарабкался на стол и уперся в неё коленом чуть пониже локтя, пригвоздив ладонью вниз к доскам стола.
В считанные секунды он был намертво скован. Только пальцы, словно пойманная птица, слабо трепыхались.
Стоя в метре от стола, Глобус концом биты легонько поглаживал пальцы Марша. Потом поднял её, замахнулся, как топором, и со всей силой обрушил на руку.
В первый момент он не терял сознания. Охранники отпустили его, и он сполз на колени. Из угла рта тянулась слюна, оставляя на столе мокрый след. Рука по-прежнему была вытянута вперед. Какое-то время он сохранял ту же позу, пока, подняв голову, не увидел, что осталось от его кисти – какая-то странная масса из крови и хрящей на плахе мясника, – и тут потерял сознание.
Шаги во мраке. Голоса.
– Где баба?
Удар ногой.
– Какие у неё сведения?
Удар.
– Что украл?
Удар. Еще удар.
Грубый сапог топтал пальцы, ломая их, размалывая о камень.
Когда он снова пришел в себя, то увидел, что валяется в углу; на полу рядом с ним, словно мертворожденный младенец возле матери, лежит раздробленная кисть. Перед ним на корточках сидит человек, кажется, Кребс, и что-то говорит. Марш силился сосредоточить внимание на его словах.
– Что это? – спрашивал рот Кребса. – Что это значит?
Гестаповец запыхался, словно бежал по лестнице. Одной рукой он схватил Марша за подбородок, поворачивая лицом к свету. В другой была связка бумаг.
– Что это значит, Марш? Они были спрятаны у вас в машине. Прикреплены лентой под приборным щитком. Что это значит?
Март выдернул голову и отвернулся к темнеющей стене.
«Тук, тук, тук. – Сквозь забытье. – Тук, тук, тук».
Спустя некоторое время – он не мог определить точнее, потому что время не поддавалось измерению, то мчалось, то едва ползло, – над ним возник белый халат. Блеснула сталь. Перед глазами вертикально висело в воздухе узкое лезвие. Марш попытался отстраниться, но кисть клещами охватили чужие пальцы и в вену вонзилась игла. Сначала, когда эти пальцы коснулись его руки, он застонал, но потом почувствовал, как по венам растеклась целебная жидкость и мучительная боль утихла.
Участвовавший в пытках врач был стар и горбат. Маршу, которого переполняло чувство благодарности к нему, казалось, что он, должно быть, много лет прожил в этом подвале. В кожу въелась местная пыль, под глазами темные мешки. Не произнося ни слова, он очистил рану, промыл её прозрачной жидкостью, пахнувшей больницей или моргом, и туго забинтовал. Потом, по-прежнему молча, они с Кребсом помогли Марту подняться на ноги и посадили на стул. На столе перед ним появилась эмалированная кружка со сладким забеленным молоком кофе. В здоровую руку вложили сигарету.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
