холодила ей ноги. Последняя ночная звезда все еще горела над головой Марии. Тугие струи молока ударили в дно подойника!»
С таким же рвением я мог рассказывать о сенокосе, о работе бригады на лесоповале, о рыбаках и шахтерах. «Светало» менялось на «вечерело» и «жаркий полдень». «Жаркий полдень! Бригада сенокосчиков Ивана Груздева метала последний зарод… (Вот оно, всплыло словечко!) Тыльной стороной ладони Иван оттер пот со лба».
Тыльной стороной ладони утирали пот со лба все герои моих репортажей: доярки, шахтеры, рыбаки. И все они говорили: «Конечно, работа у нас тяжелая… Но!» Дальше тугие струи молока били в дно подойника. То есть назывались цифры достигнутых рекордов. От каждой фуражной коровы надаивалось по 10 тысяч литров молока за год, на гора выдавались тысячи тонн угля, чокеровщики вывозили с лесных делян какое-то немыслимое количество кубометров леса. Доярки вместо «тяжелая» часто произносили чижелая. Ни одна газета Советского Союза в те годы не могла выйти без очерка, зарисовки или репортажа о человеке труда. Будь то районная газета «Мытищинский пропеллер» или центральная «Совраска» – «Советская Россия». Вы давно последний раз читали в современной газете очерк о шахтере? Или видели у Малахова доярку на передаче? Может быть, Ургант-раздолбай пригласил к себе вечером в студию знатного оленевода?! А ведь по-прежнему кто-то доит коров, пасет оленей, выдает на гора уголек, учит детей и вовремя приводит поезда на станции! И по-прежнему работа у них «чижелая». Только она уже неинтересна современному читателю и зрителю. Современному читателю и зрителю интереснее Волочкова и ее крест, выложенный камнями на голом пузе. Какое отношение к труду может складываться у молодых людей? Они все хотят быть Ургантами и Волочковыми. Идти в доярки, шофера или автослесари ни у кого желания нет. Зато появляется желание изображать бурную деятельность.
Сейчас надо вернуться на марь, к вышедшему на нас с мамой к облезлому волку, похожему на собаку.
На очень большую собаку.
Волк с рыже-серой, свалявшейся в колтуны шерстью и поникшей головой не собирался на нас нападать. Он был какой-то больной. Сейчас говорят – опущенный. В моей памяти всплыли картины лесного пожара, когда звери бежали стаей и не нападали друг на друга. А уж на человека тем более.
Из холстяного мешочка я достал краюху хлеба и хотел кинуть ее зверю, больше напоминающему побитую собаку. Я так и сказал Кирилловне:
– Мама, посмотри сама, ну какой из него волк?! Просто голодная и больная собака!
В следующее мгновение я увидел, как блеснули волчьи глаза, зверь оскалился желтыми клыками, и хвост его вытянулся безобразной палкой. И тут я сделал ошибку. Я испугался. И побежал. То есть я показал ему спину. И волк прыгнул на меня.
Сейчас в лесах Приамурья творится что-то невообразимое. Все чаще медведи и кабаны, сохатые и лисы выходят на автомобильные дороги, появляются на окраинах поселков и деревень, забредают в города. Медведи нападают на людей.
Звоню в родную Иннокентьевку. Татьяна, жена Славы Мангаева – сына Хусаинки, отвечает: «Слава в тайге. Скрадывает медведя». Оказывается, мишка повадился промышлять на помойках и на задах деревенских огородов. Приходит в основном ночью. Собаки рвутся с цепей, лают и воют, как сошедшие с ума. В селе Красном, что за Николаевском, медведь задрал мужика насмерть. А вот совсем страшная картина. Под Комсомольском-на-Амуре медведь-людоед разрывает свежие захоронения… В Хабаровске дикий кабан ворвался на центральный рынок, поранил нескольких людей. Пришлось секача пристрелить. Стреляли полицейские, из автоматов.
Александр Бронников, известный рыбопромышленник и мой земляк, рассказывал, как по дороге из Чнырраха в Иннокентьевку лисы выходят на обочину дороги и чуть ли не лапы протягивают проезжающим автомобилям. Просят есть. Бронников мешками набирает пищевые отходы, подкармливает лис. Неужели звери так оголодали?! Рыба-кета, которой кормится все Приамурье, и зверье тоже, плохо идет в нерестовые речки. Но Бронников считает, что проблема не только в запоздалом нересте лососевых.
Местные Бронникова уважают и зовут его Броней.
На полном, что называется, серьезе Александр Александрович утверждает: природа и звери, естественно – неосознанно, отвечают на технический прогресс и натиск цивилизации. Броня задается вопросом. Как мог кабан пройти через весь город и устроить побоище на центральном рынке?! Зверь в одиночку бросил вызов целому городу. Рассказывают, что секач был старым и могучим. Может, он решил, что люди несправедливо заняли место его кормежки? Сработала звериная память. Кабан шел по Амурскому бульвару, где когда-то текла таежная речка в тенистом распадке между двумя сопками. Самое место для кабаньего промысла. Может, когда-то он был поросенком и кормился здесь? Ему запомнились сочные травы и сладкие желуди Плюснинского распадка. Речка, текущая в долине, называлась Плюснинка. И вот он решил вернуться… А тут его встретили люди с автоматами наперевес! И Плюснинка давно уже течет в бетонной трубе.
В моем детстве случаи нападения зверей на человека были крайне редки. Они пересказывались друг другу, как легенды. Никогда медведь не приходил в нашу деревню.
А тут вдруг – волк!
Думаю, что он прыгнул на меня инстинктивно. Зверь, когда видит спину убегающей жертвы, получает кураж. То есть дополнительный импульс к погоне.
Мама не испугалась. Чирканула зверя лезвием серпа. Волк взвизгнул и покатился в сторону, оставляя красные капли крови на снегу.
Кирилловна принадлежала к тем, кого называли сельской интеллигенцией. Она не пила вина, хотя и выросла в местах, где другой забавы не знали. Думаю, что моя бабушка Матрена Филипповна воспитала в ней стойкое отвращение к праздности и гулянкам. Бабка была с образованием. «С царем в голове», – как она любили говорить про толковых людей.
Да ведь и дед наш оказался человеком не простым.
Мама много читала. Мы выписывали на дом журналы «Юность», «Новый мир», «Иностранная литература», «Москва», «Октябрь». «Химию и жизнь» тоже выписывали. Ходила на все фильмы, а свои впечатления записывала в дневник. Я обнаружил его, как и письма отца, в архиве Кирилловны. И там же, в коробке-шкатулке, я нашел несколько тонких брошюр на немецком языке. Их читал Кирилл Ершов. Он же послал маму поступать в Учительский институт. Тогда еще был такой.
Вместе с тем мама была сельской жительницей. Она умела косить траву, доить корову, каждый год мы сажали картошку и капусту. Однажды я видел, как Клавдия Кирилловна из двустволки продырявила шляпу, подброшенную вверх. Дело было на пикнике у мыса Убиенного, рядом с нивхским стойбищем Вайда. Там была роскошная поляна на склоне. Сейчас она вся застроена дачными домиками-курятниками.
В первой части повести про детство я мало написал про маму. Про друзей, про интернат, в котором воспитывался, про отца-капитана написал. И про нашего учителя жизни сансэя Лупейкина. Про хранительницу своей веры баптистку Матрену. И
