но и докторскую степень, благодаря которой у него появлялось больше возможностей продолжать изучение болезней, искажающих разум людей. В этих же узких кругах Никору прочили большое будущее в психиатрии. Даже известный на весь Атифис магистр Клаус фин Зитавир – меценат, жертвующий деньги своего богатого рода на развитие психиатрии города и по совместительству доктор психиатрических наук, высоко оценивал Никора Эгрина и благоволил ему, несмотря на известный на весь город скверный характер магистра. Именно под его началом молодой доктор проводил исследования, и в то же время писал труд, который, по словам Никора, должен был изменить многое в отрасли. Однако издать его так и не смог. Младшего сына комиссара полиции Атифиса, как ни парадоксально, поразило именно то, на изучение чего он положил свою жизнь. Никор даже не заметил, как его начали мучать голоса в голове, с каждой неделей становясь все громче и громче, как ему начали сниться странные тревожные сны, полные мрака и ужаса. Поставить диагноз было совсем не трудно, тем более что, он и сам все понимал. Шизофренический психоз последней, самой тяжелой степени. Реальность для Никора перестала существовать, растворилась за завесой бреда и искаженного восприятия действительности.
Странно, но Никор Эгрин понимал, что он сходит с ума, что скоро окажется на месте пациента. И эта мысль была для него невыносима, была хуже смерти, ведь он, как никто другой знал, что делают с больными в таких заведениях. Да, ради благих целей, но делают. Поэтому Никор и затянул лямку на шее и сделал шаг с табурета.
Один из ближайших друзей нашел последний труд Никора, точнее то, что от него осталось. Всего лишь один листок до конца не сгоревшей в огне рукописи и ее название: «Безумие и город Атифис – связь и источник болезни».
И Никор, и Коул всегда были благодарны отцу за качества, которые тот воспитал в них в детстве, никогда не отказывались от Гарвальда. Отказался от них он, как только узнал, что его собственные дети не хотят идти по его стопам, не хотят продолжать его дело. Он не мог повлиять на их решение, ведь в Атифисе никто, даже родители не могли повлиять на выбор ребенком рода деятельности. И с тех пор комиссар полиции Атифиса и слышать не хотел имен своих сыновей.
Для себя он потерял их, но вскоре обрел нового. Им стал Асмер Амуннсен – недавно пришедший из академии, но уже успевший показать себя детектив. Комиссар сразу же разглядел в нем того, кого так хотел увидеть в своих сыновьях. И Асмер вскоре только укрепил Гарвальда в этой вере, раскрыв несколько зверских убийств. Комиссар проникся к нему чувствами, которые испытывает наставник к своему ученику, стал видеть в нем практически сына, если не по крови, то по призванию.
Но теперь он пропал. И Гарвальда Эгрина это бы сильно расстроило. И он обязательно бы сказал:
– Эх, Асмер. Куда же ты вляпался? Неужели узнал что-то такое, чего тебя знать не положено? Зря я тебе дал это дело…
Если бы, конечно, был жив.
Однако, теперь в его кабинете сидел совсем другой человек. Он был одет в рабочий костюм, а на табличке рядом с блокнотом, в котором он водил ручкой, золотистыми буквами было выведено имя:
Отец Эорнил. Временно исполняющий обязанности комиссара полиции Атифиса.
И он, разумеется, знал, что случилось со старшим детективом.
В дверь постучались.
– Входите, – сказал Эорнил, оторвав взгляд от окна, из которого открывался замечательный вид на здание церкви Разума, отличающееся от зданий остальных двух церквей. На его фасаде не было никаких резных барельефов и орнаментов, лишь голые стены из серого кирпича, ступенями воздымающиеся над городом. Не зря цитадель церкви Разума называли Университетом, ведь именно там сидели в своих робах ученые и занимались своими учеными делами.
Дверь в кабинет нового комиссара распахнулась, и в нее вошло два хорошо знакомых ему человека. Также, как и Эорнил, они были в пыльных костюмах. И эти двое тоже были в курсе последних событий, связанных с Асмером.
– Чем обязан? – спросил он.
– Мы по поводу того случая со старшим детективом, – произнес металлическим голосом мужчина с холодным лицом без ресниц.
– Думаю, это не самое подходящее место для этого разговора.
– Согласен, но мы не успели обсудить с тобой план наших дальнейших действий. Могут возникнуть вопросы.
– Я знаю, что делать в таких ситуациях, – мрачно сказал Эорнил. – Нет необходимости меня постоянно учить.
– Необходимости бы не возникло, если бы ты более ответственно подходил к оказанной тебе чести.
– Как ты мог заметить, теперь у меня есть обязанности в полиции…
– И тем не менее… – человек с металлическим голосом протянул папку.
– Славься Атифис, – пробубнил Эорнил, протягивая руку.
– Славься … – почти синхронно начали Церковники, но так и не закончили фразу, остановившись на полуслове.
Земля встряхнулась, будто от сильного удара. Начала дрожать и грохотать. Затем раздался треск и скрежет. Находящиеся в кабинете комиссара полиции Атифиса мужчины, как один, схватились за голову и жутко закричали от невыносимой, пронзающей голову боли.
Те, кто стоял, ничком упали на пол, катаясь по полу в агонии. Через пальцы, закрывающие лицо сочилась темная, почти черная кровь. Крики, царившие в этоб небольшом, уютном кабинете, были почти не слышимы в окружающем грохоте и тряске.
Все вокруг дрожало. Стол, стулья и даже, казалось бы, тяжелый монолитный шкаф – все ходило ходуном.
Эорнил, лежа лицом на шершавой бумажной поверхности, принесенной ему папки, которая давно пропиталась такой же почти черной кровью, пытался схватить рамку с фотографией, которая прыгала по столу, словно старалась убежать от его ослабших, трясущихся рук. Когда, наконец, ему это удалось, Эорнил бросил взгляд на ее пыльное стекло. На фотографии была изображена семья. Мужчина и женщина, держащие в руках мальчиков, очень сильно похожих на отца – мальчиков, для которых отец всегда желал иного будущего, чем они выбрали.
Его рука ослабла, аккуратно выпустив деревянную рамку из рук. Его глаза, заполненные переливающейся через веки темной жидкостью, еще секунду рассматривали падающую на пол фотографию, а затем перевели взгляд на окно.
С окна открывался замечательный вид на здание Церкви Разума. Прекрасная ступенчатая высотка переливалась в свете солнца, а ее вершина, как вершина горы, покрытая снегом, еще мгновение мерцала всеми цветами радуги, а потом медленно поползла вниз. Покосилась, наклонившись набок, и, как карточный домик в руках неуклюжего младенца, с дикой скоростью понеслась вниз, к земле. Раздался жуткий свист громадины, рассекающей воздух, а затем оглушающий треск порушившихся под весом
