кайзером Людвигом Справедливым.
Ее примеру последуют многие, а сама Клара Ферн станет символом и негласным лидером общественного и политического движения, которое войдет в историю под названием «Шесть Ка».
Однажды Кларе Ферн и Эриху Теллю суждено будет встретиться.
XIII
— Слышь, Лысый, — пробубнил Меркатц, раскуривая сигару, — кажись, это знак.
— Знак-хуяк, — вторил Лысый своей со своей неизменной интонацией потерявшегося где-то кретина.
— Во-во, еще какой, — угрюмо покивал Меркатц и передал приятелю сигару. Достал из-за уха вторую, сунул в рот и прикурил от не погасшей еще спички. — Мне кажется, наше скорбное люмпен-бытиё жирно так, блядь такая, намекает, что пора нам сменить эту… как там ее… а, во! Классную принадлежность, ага.
— А как мы без нее? — забеспокоился Лысый.
— Кого? — не понял Меркатц. — Да, — махнул он рукой, — обойдемся как-нибудь. Не слыхал, что ли, что это самое сознание не принадлежит этой самой классности?
— Не-а, — потряс лысой башкой великан. — А как это?
Меркатц затянулся.
— Ну смотри, — наконец-то решился он сформулировать то, что где-то от кого-то слышал, но не помнил точно, от кого и где. — Вот ты дурак.
— Ну.
— Так это потому, что умные тебя таким сделали. А так-то ты и сам умный. Понял?
— А как мне в натуре стать умным? — почесал лысину великан.
Меркатц растерялся — так далеко теорию он не знал, но падать в грязь лицом было несподручно.
— А надо всех умных сделать дураками, весь ум поделить, а тебя поставить главным. Понял?
— Хе… главным… — мечтательно протянул Лысый.
Меркатц потянул прохладный предрассветный воздух, пропитанный табаком. Слева доносились звуки не затихающей Веселой Бездны.
— Хуль зубы проветривать! — Меркатц встал, потянулся. — Давай-ка с классностью сознания еще и место житейское сменим.
— Э? — Лысый выпустил обильные клубы дыма. — А куда нам идти?
— Да хуй его знает, — искренне признался Меркатц, сунув руки в карманы клетчатых штанов. — Те-то не все ль равно?
Лысый подумал. Встревоженное одутлое лицо покраснело от напряжения.
— А что мы будем есть? — наконец спросил он.
— Не ссы, — подмигнул Меркатц и достал из кармана смятый лист бумаги. — Че поймаем — то и схарчим, — оптимистично заявил он, разворачивая бумагу.
Лысый терпеливо дождался, когда этот процесс кончится, заглянул в лист.
— Не, — громыхнул он, уставившись на портрет какого-то мужчины, — я людей кушать не буду. Я курочку больше люблю.
— Не туда смотри, сюда смотри, — проворчал Меркатц, тыча в цифры под портретом. — Раз… пять… ноль… Видишь?
— Ну. А что это значит?
— А это, Лысый, значит наше первачовское скопление капитала нам на курочку. Пошли, — Меркатц хлопнул его по брюху, — до Габеля целый день топать.
XIV
— Ну а кто же вы, молодой человек? — заложил руки за спину Манфред фон Хаупен и переступил с пятки на носок.
Эндерн грубо пихнул Маэстро в спину, толкая вперед. Бруно чуть ли не свалился от удара, но устоял на ногах, потер ушиб, злобно обернувшись на оборотня.
Чародей Бруно вообще не впечатлил. Обычный богатый дядя в хорошем фраке, привыкший срать в уютном сральнике, как таких называли в Модере. Бруно так и не понял, отчего это Эндерна как подменили, едва дядя вошел в комнату богатого дома где-то на Имперском. Было тут так красиво, богато и чисто, что Маэстро невольно испытал чувство вины, что приперся сюда в пыльных туфлях, которые за два месяца бесконечных скитаний по Анрии, несмотря на все разногласия, стали родными да и приобретали уже приемлемый разбитый, потасканный, побитый вид.
— Бруно… — представился Бруно и, почувствовав, что надо добавить что-то еще, добавил: — Начальник.
Манфред недоуменно изогнул бровь
— Бруно начальник? — переспросил он. — Над кем?
Маэстро почувствовал, как подступает легкое раздражение. И юморок у дяди такой себе. А ноги болят от усталости. И спать хочется. И есть.
— Просто Бруно, — сказал Бруно, как можно бесстрастнее.
— Ага, — криво усмехнулся чародей. — Ну что же, просто Бруно, искренне вам сочувствую, — он развел руками и сложил их на животе. — Вы связались с очень дурной компанией.
Бруно почесался за ухом.
— Да я как-то и сам понял, — хмыкнул он, — но спасибо, что напомнили.
— Однако, — продолжил чародей, выдержав паузу, — несмотря на достойные сожаления связи, вам удалось выжить. А это настоящий талант. Не расскажете, что еще вы знаете? Что умеете? Может, у вас есть какие-нибудь пожелания?
Бруно украдкой глянул по сторонам. Хотелось обернуться на Эндерна, но Маэстро и так как будто видел недовольную морду оборотня и его сжатый кулак, как бы говорящие «Только не проебись».
Бруно вздохнул. Как ему все надоело, как он от всего устал…
— Ничего не знаю, — быстро ответил он. — Ничего не умею. Хочу ничего не делать и получать за это деньги.
Высокомерная приветливость на лице Манфреда сменилась растерянностью, а затем откровенным неудовольствием человека, не привыкшего слышать дерзость в свой адрес. За спиной послышалось громкое сопение. Бруно за пару секунд нарушил все инструкции, которые Эндерн зачитывал несколько минут и грозил за их нарушение серьезными последствиями. Но Бруно было все равно — ему хотелось побыстрее выйти отсюда. Любым способом.
— Хм… — хмыкнул Манфред, поглаживая бороду. — Хм… ну что ж… — протянул ничего хорошего не предвещающим тоном, поглядывая Бруно за спину. И неожиданно расплылся в широкой, хитрой улыбке, шагая к Бруно: — Идеально! Вы, — — он фамильярно положил ему руку на плечо, — именно тот, кого я так долго искал.
XV
— Здрасьте.
Бальтазар Гайстшписен уже дочитал «Анрийский вестник», давно допил кофе. Взглянул на часы — стрелки показывали тринадцать минут первого.
— Опаздываете, Бруно, — вместо приветствий заметил он.
— Ага, — покивал Бруно. — Больше не буду.
Не нужно было быть менталистом и считывать чьи-то мысли, чтобы понять: нагло врет. Бальтазар не любил наглых людей, но никогда не злился на них. Было средство борьбы с ними гораздо лучше — он просто доставал блокнот и молча, без эмоций делал запись.
Но Бальтазар не взял с собой блокнота. Да и не на том он в Анрии положении, чтобы такие записи кого-то пугали, но привычки, привычки…
— Ну так что, — улыбнулся Бруно, сверкнув дыркой на месте верхнего зуба, — будем глазки друг другу строить или дело делать?
— Время дорого, — согласился Гайстшписен. — Как отсюда быстрее всего добраться до Модера?
XVI
За окном снег заваливал улицы и крыш столицы. А в камине восхитительно потрескивал огонь. Ощущение тепла и уюта, запах фруктов и женских духов погружали в сон, напрочь отбивая желание вставать и куда-то идти.
Манфред фон Хаупен лежал на удобной софе, вместо подушки используя мягкие бедра Аши. Девушка не возражала. Она сидела, откинувшись на спинку, и неторопливо отправляла себе в рот сочные дольки апельсина из вазы с фруктами на столике при софе. Иногда откусывала дольки по кусочку, брызгая во все стороны сладким соком, который потом тек по красивым губам, капал с острого подбородка на пышный обнаженный бюст. Манфред журил пальцем, но Аша лишь хихикала в ответ, а ее тяжелые груди с коричневыми сосками колыхались и вздрагивали до того завораживающе, что дух захватывало. Смуглая бесстыдница прекрасно чувствовала настроение хозяина и понимала, когда ей можно почти все.
Такое чутье ей досталось от животной формы, а вместе с ним и немота. Среди оборотней это было широко распространено: каждый при рождении получал что-то от духа-хранителя, но зверь требовал что-то взамен. У Аши он забрал голос. Так, по крайней мере, полиморфию объясняли когда-то, когда по обе стороны Саламановой Граты рождались люди, способные обращаться животными. Манфреду нравилось это объяснение, оно выглядело поэтичным, оттого не хотелось портить его прозаично поврежденными трансформациями организма голосовыми связками.
Очередная
