— Ты его любишь? — спросила Моник.
— Ох, не знаю, — вздохнула Саманта. — Думаю, да.
— Он будет отцом твоих детей, поэтому ты должна знать… наверняка, — настаивала глава ателье.
Американка несколько минут задумчиво глядела на нее.
— Но как это проверить? — спросила она.
— Ты должна знать. Просто знать, и все, — печально сказала Моник. — Я бы вышла замуж только по любви.
— Хорошо, оставайся романтичной мадемуазель. — Саманта пожала плечами. — Такой настрой уже завел тебя очень далеко. Брак — это спокойное разумное решение: нужно подумать о будущем, взвесить все варианты и учесть возможность, что встретишь кого-то достойнее. Не думаю, что я найду мужчину лучше Клауса.
Они смотрели друг на друга почти враждебно: две женщины с совершенно разными подходами к жизни и любви.
Настало время для новой коллекции «Шанель». Мадемуазель попросила Моник быть с ней рядом во время примерок на моделях в grand salon. Девушка была наслышана о бесконечных придирках и постоянно меняющихся планах главы дома (вспомнила разорванные пиджаки, которые возвращали в мастерскую). Но видеть, как пожилая дама свирепо вспарывает швы и вырывает рукава из проймы… оказалось тем еще зрелищем.
— Это убьет ее! — прошептала Моник мадам Антуан, когда та зашла в салон.
Директриса невозмутимо посмотрела на поникшую модель, хныкающую портниху и суровую Коко.
— Наоборот, — с иронией сказала она девушке, — именно это заставляет ее жить.
Через некоторое время на правой руке Шанель появилась уродливая черная перевязь. Ходили слухи, что у старушки был инсульт. Об увечье не говорили, а мадемуазель пыталась замаскировать его шарфами. Габриель держалась, но Моник видела ее усталую злость.
— Простите, но рукав был вшит идеально… — заступилась девушка за бедняжку мадам Мишель, которая опять расплакалась. — Вы видите изъяны и морщины там, где их нет. Если продолжите в том же духе, коллекция никогда не будет готова.
Шанель уставилась на подчиненную.
— Думаешь, меня волнует, будет ли коллекция закончена? — рявкнула она. — Моник, я делаю это для себя, понимаешь? Для себя!
Швея часто ужинала с Коко в «Рице», слушая бесконечные жалобы и сожаления о прошлом… о великолепном прошлом! Какие у Шанель были друзья! Жан Кокто, Пикассо, Стравинский, Сесиль Б. де Милль! Сэм Голдвин возил ее в Голливуд одевать звезд уровня Глории Свенсон. Мадемуазель действительно знала всех выдающихся людей за последние восемьдесят лет.
А самые захватывающие истории были о мужчинах, которые не захотели взять ее в жены. Однажды Шанель рассказала девушке о богатом англичанине. Габриель было сорок пять, она хотела родить ему наследника. Женщине посоветовали после секса держать ноги поднятыми, но это не сработало. Мадемуазель смеялась, вспоминая эти истории, но в ее смехе слышались сарказм и злоба. В конце концов усталая старушка удалялась к себе.
«Может, мадам Антуан права, — подумала Моник, — создание и разрушение коллекций поддерживает в ней жизнь?»
Воскресенье, как всегда, худший день недели. Обычно мадемуазель завтракала с подругой, потом ездила с шофером на прогулку в Булонский лес. Несколько раз ей удавалось уговорить direction во время создания новой коллекции работать по субботам, но «Шамбр синдикаль», профсоюз швей, не одобрил бы рабочее воскресенье.
Шанель отдыхала нехотя, только чтобы набраться сил для возвращения в мастерскую. Старушка лежала на застеленной кровати в пустой белой комнате отеля «Риц». На стенах ни картин, ни фотографий. «Спальня — для того, чтобы спать», — всегда говорила она. Габриель подумала о своем великолепном доме в Рокебрюне.[115]Она любила вспоминать каждую мелочь, будто бродя по особняку. Рыться в фотографиях не было нужды: Коко как наяву видела счастливые лица Пикассо, Стравинского и Миши, ее лучшей подруги, умершей много лет назад. Они обожали ее изобретение — буфетные завтраки. А как они веселились! Пожилая дама до сих пор помнила запах свежего салата и дорогого вина, которое, к слову, лилось рекой.
— Все к столу! Кушать подано! — слышала она через года свой счастливый звонкий голос.
Острая боль прервала грезы. Внезапно Шанель стало очень дурно. Она попыталась докричаться до служанки, потом открыть шприц и сломать стеклянную капсулу с лекарством, которое уже спасало ей жизнь. Но так и не смогла сделать укол.
Мадемуазель снова упала на белую кровать.
— Меня хотят убить! — завопила яростно.
И тихо добавила:
— Так вот какова смерть?
По тону Габриель было понятно: она не слишком часто думала об этом. Да и зачем?
Жанна, служанка, сказала, что это были последние слова легенды мира моды. В ненавистное воскресенье, днем, в маленькой комнате «Рица» жизнь потеряла для нее всякое значение — и Габриель Коко Шанель умерла от полнейшей скуки.
Мода испустила дух вместе с ней.
ГЛАВА 26
В просторной квартире на Марэ зазвонил телефон. Саманта стояла на лестнице, помогая жениху делать ремонт.
— Я отвечу! — крикнула она.
Клаус на другой лестнице красил лепнину.
Было 17 января 1971 года, и каждый кутюрье в Париже готовил новую коллекцию.
— Она умерла, — произнес де Кузмин. — Будь в моем офисе ровно в девять завтра утром.
И повесил трубку.
Саманта положила телефон, пошатнулась и чуть не упала в обморок. Клаус ринулся к ней, поддержал голову, поднес к губам стакан с водой.
— Я словно во второй раз потеряла мать, — застонала девушка.
— По слухам, она вела себя не как мать, — буркнул парень.
Трагические известия разлетелись по городу за считаные часы. К огорчению фанатов, открытых похорон не ожидалось. Ходили слухи, что тело перевезут в Швейцарию — из-за налогов.
— Она ведь достойна пышного погребения! — сказала Моник Гаю по телефону. — Думала, мадемуазель, как Колетт и Пиаф, одна из самых почитаемых женщин Парижа…
— Мы никогда не узнаем о мадемуазель абсолютно все, — ответил мужчина.
Но ситуация была и вправду странная… спешка, сумбур, отсутствие должного уважения.
На следующее утро заплаканная Саманта прибыла на работу в черном костюме от Шанель и сразу направилась в кабинет де Кузмина. Директор разговаривал по телефону. Он быстро глянул на нее темными глазами и покачал головой. Но девушка подождала, пока Эдуар не повесил трубку.
— У нас много работы, — отчеканил он. — Нужно удержать дом на плаву.
Саманта недоуменно уставилась на де Кузмина.
— Что толку с тобой спать, если ты мне ничего не рассказываешь? — закричала она.
