что не отступится — вопреки дипломатии профессора и железной хватке Семена. И от этой мысли, от этого внезапного, напропалую, порыва ему стало совсем спокойно и даже весело.
Его тихонько позвали, и он, обернувшись, нос к носу столкнулся с незнакомым парнем в модной замшевой куртке и с вороватым испитым лицом. Из-за пазухи у него выглядывали иконки.
— Ищешь? — спросил парень, шмыгнув синим носом. — Покупатель или продавец?
— Все равно, — буркнул он заинтригованно.
— Что у тебя?
— А тебе чего надо?
— Не финти. Есть икона?
— У самого же полно.
— Сувенирчики для простаков… А могу взять, не обижу, если найдется старина. Или не с собой? Дашь адресок, зайду обгляжу. Сам не смыслишь, определю. Так есть?
— Есть, есть, отстань.
— Чудак, я ж свой, не трусь. Темпера?..
— Ага, — не понял он.
— Вкладыш есть, дерево какое?
— Обыкновенное — дуб, — ляпнул он, поддаваясь веселой игре.
— Свиток на лбу? — жарко задышал прямо в лицо бродячий эксперт. — Буквы тесно или врозь?
— Тесно…
— Значит, с завитком?
— Целый чуб! Рыжий. С золотым зубом. И взгляд беспечальный, веселый взгляд раба на самораспятии.
— Ты что, трехнутый? — слегка попятился парень. — Какой век?
— Двадцатый, наверное…
Глаза у парня сузились, как лезвия.
— Ну-ну, ты не финти, меня не подцепишь… Я ведь так, шутя, ничего мне не надо… А эта мура сувенирная — узаконена, по просьбе церкви. — Он все отступал, оглядываясь на близкую стену леса. Внезапно скакнул зайцем и уже издалека, обернувшись, нерешительно крикнул: — Привет милиции!
— Я не из милиции, чудак.
— А откуда ж ты?
— Из тюрьмы…
— Ой, не могу, — дребезжаще расхохотался парень и сел на землю, рассыпав свои сувениры. — Ой, держите меня, мама родная.
Юрий тоже засмеялся и пошел прочь.
* * *
Еще с вечера прочел на столе записку Любы с просьбой зайти утром к начальнику цеха. Из дому вышел рано, в квартире стояла тишина, видно, все еще спали, и он не захотел будить Семена, боялся убедиться, что тот ночует не дома. Предстоял бой, он должен был собраться и сохранить спокойствие. Он и Любе мог бы позволить тогда же вечером, разузнать, в чем дело, но передумал. Не стоит разнюхивать заранее, он не чувствовал за собой вины, страховаться казалось ему унизительным.
По пути он зашел в кафе и долго стоял в длинной очереди за кофе, хотя есть совсем не хотелось. А когда явился в лабораторию, то увидел за кафельной загородкой уныло сидевших Петра и Вильку. Кроме них, никого еще не было. Он присел рядом, часы показывали без четверти восемь. Рано…
— Привет молодежи, — сказал он, присаживаясь рядом.
— Где ты пропадаешь? — спросил Петр. — Обыскались тебя вчера. Серьезное же дело, если уж сам директор в твои личные дела полез.
— При чем тут личные? И откуда тебе известно?
— Секрет фирмы.
— Директорская секретарша — его землячка, а она все знает.
— А если серьезно?
— Вызывал вчера Любу по нашим делам, заодно интересовался, какие у вас с Шурочкой отношения.
— Темный лес…
— Ясней ясного, — сказал Петр. — Семина цель — восстановить свой рабочий престиж и заодно подмочить твой. В этой схватке все методы хороши. Сема не побрезгует… Про эту вашу поездку приплел. Больше некому. Не Люба же…
Юрка уже ни минуты не сомневался, что все именно так и есть.
— Ну и что! Поездка, поездка… Мало ли кто куда ездит. А у него все на свой аршин. Раз вместе, значит, грязь…
Позади шелестнуло, точно ветер по бумаге. Обернувшись, он увидел стремительно застывшую Шурочку — видно, только что вошла. Он замер — столько бешенства было в ее светлых, ставших стальными глазах.
— Что ты тут болтаешь? Что ты мелешь?
— Ничего, — растерялся он, — я только сказал… ты же слышала… Семена спроси! Я тут ни при чем.
Но она уже ничего не слышала, вся выплеснувшись в сплошной бестолковый крик:
— Болтун! Сплетник, баба! Еще директора впутываешь? Ничтожество!
Он пытался возражать, захлебываясь в летящем навстречу гневном потоке путаных, злых, оскорбительных упреков, пытаясь вынырнуть, выбраться из него, душимый несправедливой обидой, наносимой этим истеричным существом, в самолюбивом ослеплении топтавшим самое дорогое.
— Дура!
— Ах, вот как?
Слова сплелись, сцепились, как живые, рассыпаясь горячими угольками. Она что-то кричала, уже не соображая, о его мелочности, честолюбии, подкопе (подкопе!), о котором все станет известно Семену и всем-всем, и он отсюда полетит, покатится к чертовой матери!
А он все оборонялся, уже без всякой злости, отупело и горько повторяя одно и то же:
— Дура, господи, какая дура!
Она метнулась к дверям — может быть, сейчас же, не теряя минуты, осуществлять свои грозные намерения. Куда, к кому, зачем? А он все еще не верил, вот-вот она очнется, поймет. В дверях ее пытались удержать Петр с Вилькой, на время исчезнувшие, видно, для того, чтобы подстраховать эту дикую сцену от случайных свидетелей. Что-то объясняли ей, уговаривали… Она вырвалась и исчезла.
Хорошо, что никого еще не было в лаборатории, позор на весь завод.
Шурочка вскоре вернулась, бледная, со вскинутой головой, и молча дрожащими пальцами принялась готовить кассету. Семен вошел почти тут же, вслед за ней, и чем-то оба они в эту минуту были похожи друг на друга.
— Я собирался в отдел снабжения, там меня ждут, по стальной заявке, — проговорил он с какой-то каменностью в лице, то расстегивая, то застегивая пуговицы на пиджаке, — но вынужден был отвлечься… Так вот… Я, Юра, вкалывал здесь больше года, себя не жалел, людям не враг… Вот уж не думал, что меня заподозрят в ябедничестве, втопчут в грязь. Ну что ж, спасибо, Юра.
— Никто тебя не втаптывал! Она же сгоряча, ничего не поняла, и ты не понял…
Было до ужаса глупо это их обоюдное стремление соблюсти этикет, презрев главное — правду, то, что все-таки имело место, — и поездку, и жалобу Семена директору. А может, все-таки Люба?..
— Это верно, — вставила Вилька, — она не поняла.
— Ты-то уж помолчи, — огрызнулась Шурочка.
— Да, не ждал, не ждал, — бубнил Семен, точно глухой, глядя в пространство. — Он шагнул к выходу, на мгновение задержался возле Юрия, и тот, ощутив исходивший от Семена жар ненависти, подавленный всем происходящим, невольно сжал кулаки. — Следовало дать тебе по морде, да не стоит пачкаться.
— А я бы дал, — бросил Юрий вслед, — за клевету дал бы.
Но Семена уже не было.
— Шур, — сказала Вилька, — тебе не стыдно? Никогда ничего подобного у нас не было. Еще склок не хватало.
— Ты ему скажи, — кивнула Шурочка на Юрия.
— Сама же черт знает как отзывалась о Семочке, никто никогда не передавал.
— Ему скажи, — повторила она и пошла к дверям,
