них – тот, что хорошо знал историю, – даже выругал Фрэнсиса Сэндоу, создавшего этот мир.
Тучи стремительно затягивали небо, меняя яркую голубизну полудня на жемчужно-серое свечение, которое, в свою очередь, померкло под натиском более темных грозовых туч, а на их фоне возникали исполинские очертания деревьев и скалистых перевалов, превращая крошечные фигурки людей и животных в плоские тени. Дождь все медлил, начал клубиться туман, траву покрыли капельки росы, на окнах домов стала собираться влага, с листьев деревьев сочилась вода, искаженные звуки доносились с разных сторон – мир, казалось, был весь обложен ватой.
Птицы носились над самой землей, большинство из них спешило в сторону гор, ветер стих, маленькие зверьки застывали на месте, подняв вверх мордочки, а потом, встряхнувшись, отправлялись искать какое-нибудь убежище у подножия холмов, в тумане, где поисковые отряды продолжали прочесывать местность. Гром затаил дыхание, молнии чего-то ждали, да и дождь не начинался, становилось холоднее, туча наталкивалась на тучу, и все краски мира вдруг померкли, смешались, оставив лишь впечатление пещеры; тени удлинялись, скользя все дальше к противоположным неровным, повлажневшим стенам.
Доктор Пелс, подперев подбородок ладонями, уже в который раз внимательно прослушивал запись хриплого голоса.
«Я… Разве кто-нибудь сказал, что у него есть право на жизнь? Я… Тут нет никаких гарантий. Скорее наоборот! Единственное обещание, которое Вселенная дает и выполняет, – смерть… Я… Кто говорит, что жизнь должна восторжествовать? Все указывает как раз на обратное! Все то, что когда-либо поднялось из первобытной слизи, было окружено и с неизбежностью уничтожено! Каждое звено в великой цепи бытия привлекает мстительные силы, которые разрывают его! Жизнь пожирает собственные проявления, а потом ее все равно уничтожает мертвая природа! Почему? А почему бы и нет? Я…
…Вы виноваты. В том, что существуете. Загляните в свою душу и убедитесь в этом. Посмотрите на скалы в пустыне! Они не размножаются, не имеют мыслей, желаний. Ни одно живое существо не сравнится с кристаллом, застывшим в совершенстве. Я…
…И не говорите мне о святости жизни или ее способности к адаптации. Потому что на каждом новом витке находится свой темный ответ, и его эхо навсегда уничтожает ослушника. Лишь неподвижность священна. Отсутствие слуха рождает мистический звук. Я…
…Боги ошибаются, выбрасывая отходы. Но виноваты вы. В том, что существуете. Этот уголок Вселенной осквернен! Из божественных отходов и возникла болезнь жизни… Вот перед чем вы благоговеете! Все, что живет, есть зараза по отношению к другим формам жизни! Мы питаемся собой! И исчезаем! Теперь уже скоро, скоро. Я…
Я… Братья! Завидуйте камню! Он не подвержен страданию! Наслаждайтесь чистотой воды, воздуха и камня. Завидуйте кристаллу. Скоро мы будем такими, как они – безупречными и неподвижными…
Не просите о прощении – просите о том, чтобы грядущее уничтожение было медленным и вы успели насладиться приближением изумительного покоя! Я…
Молитесь, рыдайте, горите… Вот и все. Я… Идите… Идите!»
Потом доктор Пелс снова запустил речь с самого начала, а сам застыл в прежней позе. У него возникли странные, тревожные ощущения, напоминающие эффект от музыки Вагнера, которую он старался слушать как можно меньше. Но еще один раз…
– Это может помочь нам?.. – начал он, а потом вдруг улыбнулся.
От этого не может быть никакой реальной пользы. Но он почувствовал себя лучше.
Небольшая отсрочка.
Хейдель фон Хаймек шел по тропе, что вилась вокруг скалистого отрога холма. Остановившись на вершине, он посмотрел назад и вниз, на заполненную туманом равнину, которую только что пересек. Он потер глаза и почесал бороду. Неясное чувство беспокойства усилилось. Что-то было не так.
Он оперся спиной о гладкую, как стекло, скалу, а руки положил на посох. Да, ему не по силам определить, что произошло, но окружающий мир изменился. Нет, дело не только в природе, застывшей в ожидании бури. У него возникло ощущение, что с ним ищет встречи человек, которого он еще не готов видеть.
«Может быть, он пытается мне что-то сказать? Может быть, мне следует спрятаться где-нибудь и выяснить, в чем тут дело? Впрочем, на это нужно время, а меня толкает вперед необходимость двигаться дальше. Я должен уйти отсюда до начала бури. Почему я постоянно оглядываюсь назад? Я…»
Он провел рукой по волосам и оскалил зубы. Сквозь разрыв в тучах выскочил солнечный луч, заставив туман искриться тысячами сверкающих призм. Нахмурившись, Хейдель во все глаза наблюдал за этим ослепительным зрелищем секунд десять, а потом отвернулся.
– Будь ты проклят! Кто бы ты ни был…
Он ударил посохом о скалу и начал спускаться вниз по тропе.
Он сидел на камне и оглядывался по сторонам. Через некоторое время встал и тяжелой поступью направился дальше через холмы по бездорожью, через усеянные камнями равнины туда, где собиралась мгла. Он шел, а над ним метались птицы, появляясь и исчезая за волнующимся пологом тумана.
Он начал взбираться по склону крутого голого холма, потом устроился отдохнуть на узком карнизе, достал сигару, откусил ее кончик и закурил. Над равниной пронесся порыв ветра, и на некоторое время она открылась ему от начала и до конца. Сверху спустилась ящерица, шкура которой напоминала меняющиеся цвета радужной оболочки мыльного пузыря, уселась рядом на карнизе и, высунув раздвоенный язык, с ненавистью уставилась желтыми немигающими глазами прямо ему в лицо. Однако он наклонился и погладил ее рукой.
– Ну, что ты об этом думаешь? – спросил он через несколько минут. – Я не могу обнаружить поблизости ни одного теплокровного тела или высокоорганизованного разума.
Он продолжал курить, и вскоре туман снова окутал долину. Наконец он вздохнул и, стукнув каблуками о камень, поднялся. Повернувшись, начал осторожно спускаться вниз. Ящерица подошла к краю выступа и некоторое время следила за ним взглядом.
Вскоре к нему присоединилась пара мелких хищников, по внешнему виду напоминавших хорьков, которые, высунув языки, болтались у него под ногами, негромко повизгивая, словно их удивляло, что его башмаки так быстро перемещаются вперед. Они не обращали внимания ни на низко кружащих птиц, ни на жирную жабу, которая вылезла из своей норы в грязи и, неуклюже спотыкаясь, пошлепала было за ними – но, как она ни спешила, догнать их ей не удалось, поэтому жаба квакнула два раза и заползла в нору, устроенную в жидкой вонючей грязи.
Когда он остановился возле поросшего мхом камня, чтобы при помощи своих телепатических способностей проверить, нет ли поблизости посторонних, животные тут же застыли на месте. Неподалеку журчал спрятавшийся в тумане ручеек с ледяной водой, по берегам которого раскачивались на ветру темные растения с листьями, напоминающими алмазы.
Он невидящими глазами посмотрел на поток, немного пожевал сигару – искал.
– Нет, – сказал он наконец и добавил, обращаясь к животным: – Почему бы вам не разойтись
